И вдруг пришло спасение. Поступило предложение отправиться в Москву преподавать немецкий язык в одном из лучших университетов города. И Ханночка ухватилась за это предложение, как за подарок судьбы. Ей оплачивалась съемная квартира, зарплата была просто замечательная (платило геманское правительство), и к тому же Ханнелоре попадала в атмосферу юности, молодости, в любимый город, к дорогим ей людям. Викторя тоже была счастлива. Она немедленно нашла подруге квартиру в своем же доме. Они зажили душа в душу. Зимой ходили на лыжах. Весной вместе выезжали под Москву на дачу: копать грядки, сажать лук, чеснок, салат, укроп, петрушку и даже – чисто символически – картошку. Чтоб свое! Летом, бывало, Виктория даже выбиралась к Ханночке на Ванзее, с внуками. Ханна упорно занималась с Алешей и Зайкой немецким языком, не беря за это никакого вознаграждения. Виктория в пятьдесят пять стала пенсионеркой, а Ханна жила по своим немецким законам, ей до пенсии было еще далеко. Виктория, уйдя на заслуженный отдых, стала успешно репетиторствовать, готовя бедных детей к сдаче глупейших экзаменов. У нее это выходило отлично. И в какой-то момент подключила она к частным урокам свою немецкую сестру. (Они уже давно называли себя сестрами.) Ханна не ожидала, что частные уроки могут приносить такой доход. Теперь скучать ей было совсем некогда. Она, по собственному выражению, «делала деньги». И весьма успешно. Не зря же говорят: труд – лучшее лекарство.
Подруги ходили вместе в баню, посещали салоны красоты, ходили друг к другу в гости, из подъезда в подъезд, обсуждали сложные глобальные политико-экономические темы, сводящиеся, по сути, к одной фразе: «Куда катится мир». Иногда, в очень редких, даже – исключительных, случаях они выпивали. И вот тут получалось когда как. Если удавалось соблюсти меру, было просто весело и вспоминалось с юмором. А порой после долгих посиделок в полночь – за полночь приходилось Люше и рассолом отпаивать бравых подруг. Впрочем, происходило это не чаще, чем пару раз за год. Да Вика с Ханной потом долго сокрушенно каялись, как виноватые школьницы. Тоже – картинка, было на что посмотреть. Да и послушать. Ханнелоре на своем грамматически безукоризненном русском с легким, но неисправимым немецким акцентом произносила обычно что-то вроде:
– Ми не понимаем, зачэм ми это делали, пхавда, Виктохия? Это нам совехшенно нэ нужно! Это вхэдит здоховью! Да, Виктохия?
Мама Вика послушно кивала на все Ханночкины покаянные тирады, как китайский болванчик.
Первым признаком того, что подруги затеяли пьянку пьянствовать, было то, что они начинали звать друг друга Александровна и Фридриховна. Обычно откликались на имена, а тут просыпалось в них что-то глубоко исконно-посконное, и переходили собутыльницы исключительно на отчества.
Потому-то Люша с первых маминых слов определила, что дело у подруг зашло довольно далеко.
«Я начинаю ненавидеть этот мир!»
Люша села поближе к Ивану, чтобы он тоже мог послушать маму.
– Какое у вас горе, мам? Выпиваете с Ханночкой, ну и хорошо. Только не перестарайтесь. Завтра же не выходные. Знайте меру.
– Люша! – довольно трезвым голосом откликнулась мама. – Люшенька! Я зря не буду произносить слово «горе», пойми. Но то, что Фридриховна сейчас рассказала, я иначе, как горе, расценивать не могу.
– Господи Боже ты мой! – простонала Люша. – Так скажи, что случилось и чем помочь. Бежать к вам? Хотя куда я побегу? У меня дети только уснули.
– Бежать к нам не надо, доченька. Уже ничего не изменишь. Мы живем среди фашистов. И это – наше главное горе. И что делать – не знаю.
Фридриховна что-то подсказывала Александровне, но Люша не могла разобрать, что именно.
– Эх вы, – сказала им Люша, – такую новость хотела вам рассказать, а вы!
– Говори, чего уж, – грустно согласилась Александровна.
– Нет, по телефону не буду. Тем более вы в таком состоянии обе.
– Мы в хорошем состоянии, Люш, – вздохнула мама. – Просто у нас тоже – рассказ не телефонный.
– А давайте я за вами сейчас приеду и к нам привезу, – встрял Иван. – Время еще детское, посидим часок, все новости обсудим.
Люша энергично закивала, показывая большой палец, здорово, мол, отличная идея.
Александровна и Фридриховна без возражений приняли это предложение. Им, видимо, надо было кому-то поведать о своем настоящем горе. А Люше с Иваном требовалось рассказать о собственном счастье. Удачно как совпало!
* * *
Обуваясь в прихожей, Иван улыбался.
– Ты чего? – удивилась Люша. – У них же там горе какое-то. А тебе смешно.
– Горе? Не думаю. А вот скажи: у меня теща – скрытый алкоголик? – в голосе Ивана звучали гордость и некоторый непонятный восторг.
– Ошибаешься, – отвергла его предположение Люша. – Не скрытый, а открытый. Только очень редко пьющий.
– Класс! – оценил Иван. И уже с площадки добавил: – Я за Парнем поднимусь, и мы вместе за тещей сгоняем.
Слово «теща» он уже второй раз произносил с нескрываемым удовольствием.
Вернулись все вместе, удивительно быстро. Парень, шумно отряхнувшись, разлегся в холле на ковре, всем своим видом показывая, что отсюда он в ближайшее время никуда не двинется. Ни под каким видом.
Мама выглядела вполне достойно. А у Ханночки явно глаза были на мокром месте. Такой расстроенной Люша ее никогда и не видела.
Прошли в гостиную, чтобы не разбудить спящих детей.
– Какое у вас горе, можете уже наконец сказать? – приступила к расспросам встревоженная дочь.
– Выпить хотите? – вмешался Иван.
– Да, выпить надо, – кивнула мама. – Много мы не будем, а немного – точно надо.
– Все просто, – изрекла Ханнелоре, не дожидаясь выпивки. – Я начинаю ненавидеть этот мир. Только и всего.
Иван принес коньяк, шампанское и белое вино.
– Что будете?
– Мы коньяк дома пили, наливай коньяк, – распорядилась Александровна. – Давай, Ханночка, расскажи им. И не горюй. Прорвемся.
* * *
Дело обстояло так. Два года назад Виктория Александровна занималась подготовкой одного чудесного мальчика к выпускным экзаменам. Мальчик был во всех отношениях чудесный: из семьи очень богатого человека (она ненавидела слово олигарх, поэтому говорила по старинке: очень богатый – разве этого мало?), прекрасно воспитанный, очень способный, хваткий. Семья – выходцы с Кавказа. Поэтому, не уставала восхищаться Виктория, мальчик на с а м о м д е л е умеет себя вести: со старшими почтителен, говорит, только когда спросят, слушает внимательно, вопросы задает только по делу, к урокам всегда готов. Не ученик, а мечта.
Через месяц занятий папа мальчика поинтересовался, нет ли у Виктории Александровны хорошего, вернее, отличного преподавателя по немецкому языку. Конечно, лучше Ханночки преподавателя представить было трудно. Мало того, что доктор наук, так еще и настоящая немка, говорящая к тому же на русском, как на родном. Виктория на всякий случай сказала, что не уверена, согласится ли доктор наук заниматься с простым школьником. В результате этого сомнения предложенная сумма оплаты уроков оказалась просто неприлично весомой. Ханнелоре взялась заниматься и нахвалиться не могла на ребенка. Он начинал почти с нуля: педагоги до встречи с Ханночкой были у него не особо квалифицированные. А тут он сделал поразительный рывок: через два месяца занятий заговорил на чужом языке, да еще на таком непростом, как немецкий. Конечно, ошибки пока допускал, но произношение, но словарный запас, но тяга к знаниям – все это приводило Ханнелоре в восторг.
