Дети вырастали капризными и непостоянными, истинными домашними тиранами. Девочки из буржуазных семей, с которыми матери держали себя на равных, часто становились невыносимо претенциозными. «Излишнее мягкосердие к чадам своим суть частью корень, — пишет Париваль, — мерзости поступков оных. Тем паче дивно, что не пали они ниже, и не есть ли сие лучшее доказательство сих людей врожденного благочестия и примерного добронравия».
Заботы о сиротах принимал на себя муниципалитет. В маленьких городках их отдавали на попечение буржуа, известных своей порядочностью, в больших же имелись приюты, где потерявшие родителей дети и найденыши росли в лоне реформатской церкви. Имуществом богатых малолетних наследников управляла опекунская палата, других сирот обучали ремеслу. В главном приюте Амстердама нашли кров почти 1200 детей. Жизнь в казенных домах была несладкой. Размещаясь вместе с преподавателями в огромных общих спальнях, подвергаясь тяжелым телесным наказаниям, дети ко всему прочему зачастую жестоко эксплуатировались под прикрытием профессионального обучения. Чтобы удержать на плаву бельевую и шелковую мануфактуры Амстердама, основанные гугенотом Пьером Байем и пришедшие в упадок, опекуны в конце века не постеснялись выделить предпринимателю 240 сирот, дешевую и беззащитную рабочую силу.
В следующей главе мы проследим за занятиями ребенка, достигшего школьного возраста; но и в годы учебы, до тех пор, пока время не заставляло ребенка остепениться, родители и власти не могли вздохнуть спокойно. Никогда еще в истории Нидерландов пьянство не было так распространено среди подростков, несмотря на самые крутые меры, периодически применяемые полицией. За девицами в порядочных буржуазных семействах, естественно, присматривали, — им разрешалось выходить только в сопровождении матери, даже в церковь. В среде простонародья их держали дома хозяйственные заботы. Но мальчишки не имели другого прибежища после закрытия школы или мастерской, как дом — слишком маленький или слишком строгий, улица или таверна. Их детские развлечения составляли пьянство и игра в кости — неискоренимое зло, от которого не защищали даже университетские стены. Только исключительное влияние семьи могло совладать с этими нравами.
У аристократов в обычае было отправлять молодых сыновей по окончании учебы за границу. Путешествие снимало с них домашнюю копоть и помогало приобрести ценный опыт для работы на ожидавших их государственных должностях. Чаще всего их отправляли прогуляться в Англию или Францию, много реже — Италию. В то же время только молодые атташе посольств могли иметь возможность побывать в Испании или Скандинавии.
Конфликты отцов и детей были в порядке вещей. «Неисправимые» ставили перед добропорядочными семьями проблемы, которые невозможно было разрешить при царившем тогда положении дел. Вернее, существовало одно радикальное решение, к которому обычно и прибегали, — высылка в индийские колонии, «воистину отхожее место, — пишет Париваль, — куда стекаются нечистоты со всей Голландии».
Экипажи судов, уходивших на мыс Доброй Надежды или Яву, в большинстве случаев включали группу мятежных сыновей, которых отцы своей законной волей отдали в матросы. В самых тяжелых случаях, когда не оставалось никакой надежды на исправление сына или дочери, отец имел право заточить неслуха в тюрьму.
Глава X
Гранит науки
В некоторых состоятельных семьях для преподавания детям разных наук нанимали «гувернера» — учителя, который оставался при них долгие годы. Так, Герман Бруно занимался обучением детей Константина Хёйгенса. Гувернер давал своим ученикам образование, которое мы теперь называем начальным и средним. Позднее он сопровождал воспитанников в университет или на учебу за границей. Но такой случай оставался исключением из общего правила, по которому ребенок с малых лет подпадал под школьную дисциплину.
«Малые школы»
В Нидерландах не было центрального органа, который бы направлял и контролировал процесс обучения. Создание и поддержание «малых школ», заменявших в те времена детские сады и начальные классы, предоставлялось инициативе частных лиц или ассоциаций, заручившихся одобрением муниципалитетов. Власти ограничивались эпизодическими инспекциями неопределенного характера, которые поручались членам церковного совета. Там и тут создавался штат «инспекторов преподавательского состава», подчинявшихся дирекции местной латинской (средней) школы. В городах, где существовала гильдия школьных учителей, она сама контролировала деятельность своих членов. Случалось, гильдия отклоняла по негодности преподавателя, принятого муниципалитетом. Компетенция этих ревизоров распространялась более на учителей, нежели на школы как таковые. Преподаватели обоего пола должны были письменно подтвердить исповедание реформатской веры и принести присягу, взамен им выдавалось свидетельство, которое следовало вывесить на двери своего дома. Ни уровень образованности, ни характер по-настоящему не выяснялись. Напрасно консистории направляли протесты — отчет за 1611 год сообщает о школьных учителях, не знавших всех букв алфавита и неспособных обучить воспитанников их произношению.
Со всех сторон от родителей поступали жалобы. Но требовался настоящий скандал, — например, заметная нетрезвость учителя при исполнении своих обязанностей, — чтобы убедить вмешаться инспекционную комиссию и в этом случае примерно наказать виновного. В некоторых сельских районах дела обстояли еще хуже. В Брабанте учителями нередко нанимали молодых калек из буржуа или лакеев, неспособных нести иную службу. В деревнях, где школа в основном была придатком церкви, обучением ведали приходские служки.
Женщины, которым препоручались подобные «школы», зачастую проявляли себя на педагогическом поприще хуже своих коллег-мужчин. Набираемые иногда в городских трущобах, эти бедные создания были раздавлены свалившейся на них задачей и сочетали профессию учителя с ремеслом портнихи, вязальщицы и кружевницы. От них не требовалось даже умения читать и писать. На занятиях они ограничивались заучиванием наизусть «Отче наш», десяти заповедей, символа веры и названий букв алфавита. Только в 1665 году вышло предписание, согласно которому кандидаты в учителя должны были уметь писать, читать печатные и прописные буквы; знать четыре арифметические операции, петь псалмы и… иметь хорошую методику преподавания!
Вопиющие недостатки системы и тот факт, что школьные учителя составляли наиболее бедную профессиональную категорию, не помешали, однако, относительно широкому распространению некоторого базового образования, и число неграмотных в Соединенных провинциях было меньше, чем где бы то ни было в Европе. Обучение оплачивалось частью деньгами (символической суммой), частью натурой — кусок торфа в день, сальная свеча в неделю (зимой). Эти расходы обеспечивали существование только разве что самых обездоленных.
С трех до семи лет дети ходили в «школу», которая располагалась в каком-нибудь доме, о функциональном назначении которого говорила вывеска с именем учительницы или собственным названием здания: «Школа Гритье на рыбном рынке», «Школа у „Яблока“». Занятия обычно проходили в «задней комнате», часть которой занимала постель учительницы или очаг, на котором она готовила себе еду. Выбеленные известью стены, голый кирпичный пол. Дети рассаживались кто как хотел, на корточках, лежа на полу. Девочки и мальчики играли, дрались среди нечистот, оставляемых самыми маленькими и наполнявших через несколько часов этот вертеп своим зловонием. Скупой свет, дым и запах жира. Окрики учительницы и удары линейкой были единственными инструментами, с помощью которых поддерживалась весьма относительная дисциплина. Самые старшие, раскачиваясь, тянули псалмы, читали алфавит или «Отче наш». Два-три раза в неделю девочки постигали азы вязания и шитья.
