Старые ремесла, всего за несколько лет перешедшие в провинции Голландия в разряд промышленности, например текстиль, не подпадали под законодательство корпораций. Всплеск активности на мануфактурах Лейдена вызвал в этом городе значительную концентрацию рабочего класса. В XVII веке Лейден был вторым по величине индустриальным городом в Европе после Лиона. Приток беженцев позволил заменить традиционно женский труд на исключительно мужской, а увеличение предложения, который он вызвал на рынке труда, — поддерживать заработную плату на самом низком уровне. Затем на работу снова стали приниматься женщины, но уже за нищенское жалованье, и, переиначив положения устава гильдий об ученичестве, на фабрики начали набирать детей. Эксплуатация последних, иногда брошенных в цех с шести лет, уже к 1620 году обретает в Лейдене, а вскоре и в Амстердаме, Алкмаре, Утрехте и Гронингене тот бесстыдный характер, который она впоследствии примет в Англии на заре эры машин. Уже в 1597 году вышел декрет, направленный против некоторых промышленников, которые доводили детей до состояния полурабов под благовидным предлогом «ученичества».
Приводились примеры, когда хозяева отправляли подростков-подмастерьев после работы в город просить милостыню. Бывало, что возмущенные судебные власти вмешивались и наводили порядок, как это имело место в Делфте, в 1636 году.
Учениками брали детей рабочих, что делало положение последних практически безвыходным. Вербовщики подбирали на дорогах беспризорников, маленьких попрошаек, некоторые из которых забирались сюда из Фрисландии, Фландрии и Германии. Сирот из государственных приютов частенько сдавали в аренду на производство, где они получали за работу жалкие гроши. Во время текстильного бума 1638–1648 годов владельцы лейденских мануфактур «приобрели» 4000 льежских детей, которых доставил один торговец. Муниципальные власти, не осмеливаясь раз и навсегда пресечь подобную практику, все же пытались ограничить ее. С 1641 года в Лейдене существовала инспекция труда, контролирующая применение детской рабочей силы. В 1646 году особым предписанием рабочий день для детей был ограничен 14 часами! В 1648 году город нанял учителя, который был призван дать хоть какие-то зачатки образования детям, занятым на мануфактурах.
Удел взрослых рабочих был столь же незавидным, как и у их детей. В отраслях, где еще сохранялся прежний ремесленный характер, человеческие отношения еще могли иметь определенную теплоту, однако условия труда в ходе века значительно ухудшились. «Голландец, — утверждал Кольбер, — выполняет за день работы больше, чем француз за неделю». Трудовой задор, свойственный нидерландским рабочим, обеспечивал в сочетании с плотным графиком высокую производительность, которой так завидовал министр Людовика XVI. Количество часов работы в день и рабочих дней в году со времени Реформации значительно возросло. В частности, заметно сказалась отмена праздничных дней, установленных некогда католической Церковью. Воскресный отдых также более не был гарантирован. Кое-где трудились даже по ночам.
Вместе с тем говорить о «рабочем вопросе» или «социальной проблеме» в Нидерландах «золотого века» не приходилось, поскольку никто, похоже, не считал сложившееся положение несправедливым. Правда, время от времени все-таки налетал слабый ветерок недовольства. Так, в 1619 году синод Дордрехта официально выразил пожелание, чтобы заработная плата соответствовала выполненному труду и чтобы работники могли пользоваться правом на воскресный отдых. В 1601 году городские власти Амстердама запретили кондитерам чересчур пышно украшать торты, выставляемые в витринах, «дабы не огорчать бедных людей, у коих сие зрелище родит зависть и досаду»!
В действительности социальная политика муниципалитетов ограничивалась, как мы это увидим в следующей главе, организацией различных благотворительных учреждений.
Социальные потрясения, охватившие Нидерланды в XVII веке, отличаются разрозненностью, более или менее анархическим характером и полным отсутствием организованного движения. При этом демонстрации, забастовки, стычки происходили чаще в цехах корпораций, нежели на крупных мануфактурах. В Лейдене были зарегистрированы забастовки в 1637, 1643 и 1648 годах, а также бунт в 1638 году. Инциденты такого рода происходили время от времени в крупных городах, правда, без каких-либо серьезных последствий. В 1629 году вступление Швеции в Тридцатилетнюю войну отрезало Нидерланды от польской пшеницы, что вызвало подорожание хлеба. В Лейдене толпа бедноты разгромила и разворовала булочную. Муниципалитет ввел в дело полицию, схватившую трех зачинщиков, которые подверглись публичному наказанию кнутом, и спокойствие тут же восстановилось. В 1672 году хорнская «чернь» при подстрекательстве какой-то женщины взяла штурмом дом бургомистра, сокрушив мебель, выкатив из подвалов бочки и вылив их содержимое прямо на мостовую. При приближении отряда городской милиции все моментально разбежались.
Чаще всего причиной беспорядков оказывался уровень оплаты труда. Мастера гильдий, магистраты раскрывали «заговор» и пускали в ход средства подавления — тюрьму, штрафы или даже высылку в деревню, что в перенаселенной стране могло обречь на голод. Иногда предприниматели все же шли на уступки рабочим, повышая жалованье. Ставкой в этой борьбе являлся не столько уровень жизни, сколько экономическая монополия нескольких крупных капиталистов, стремившихся любой ценой поддерживать общественный порядок. С начала века применение предпринимателем оружия против собственных рабочих считалось чуть ли не его законным правом. Сразу после лейденских волнений 1638 года Генеральные штаты содействовали созданию ассоциации промышленников из десяти городов, занятых в текстильной отрасли. Это объединение позволяло, в частности, осуществлять контроль над перемещением людских ресурсов, рабочим начали выдавать «дневник» хорошего поведения. Принимая меры такого рода, власти исходили из собственных представлений о справедливости, не соответствовавших реальной жизни.
Труженики моря
Моряки составляли в Голландии, Зеландии и Фрисландии особый класс, отличавшийся своей многочисленностью. Жизнь вдали от берега накладывала неизгладимый отпечаток на их характер и образ жизни, порождала собственные традиции, что превращало морских волков в легко узнаваемый человеческий тип. Род занятий, несомненно, имел значение, моряки разделялись на рыбаков и каботажников, корсаров и матросов компаний или адмиралтейств, но в целом все они имели и некоторые общие черты: в них было больше грубости и простоты, чем у обитателей суши. «Проводя все время в море, — писал Париваль, — они совсем не имеют сношений с внешним миром и не могут ни обрести вежливых манер, ни исповедовать другой добродетели помимо терпения; ветра и бури неотступно испытывают их. Им не занимать храбрости, но я не беру на себя смелость оспаривать утверждение, что их достоинства чаще надобно отыскивать, нежели видеть, как оные сами себя проявляют».
Уходя в плавание, эти люди, трезвые, крепкие, иногда суровые и вечно кочующие по волнам, покидали в прибрежных поселках жен и детей. Несмотря на долгие странствия, их половая жизнь оставалась упорядоченной, а сердце верным. Как-то раз, превознося естественные добродетели, Грослей противопоставил нидерландских моряков французским матросам из Прованса, имевшим по семье в каждом ближневосточном порту.
Даже капитаны, в большинстве своем весьма скромного происхождения, которым образование заменял огромный опыт, в отличие от своих французских, английских или датских коллег не заводили на борту ни любовниц, ни слуг, ни винных погребков. Сыр и пиво были их единственной пищей, собака — единственной компанией, поддержание в порядке корабля и экипажа составляло единственную заботу.
