Я метнулся в свою комнату.
«Так, что мне Ваня сунул-то? „Сикким“? Туалетная вода? Испания? Не слышал, – мысленно пожал я плечами. – Ну… Других вариантов все равно нет».
Мелкая, завороженная ароматом, не приняла моего ухода на свой счет и заподозрила что-то, лишь когда я начал приближаться к ней с красивой коробочкой в руках: в глазах ее мелькнула паника, и она шарахнулась за маму.
– Франция? – поразилась та и, обернувшись, посмотрела на Мелкую с каким-то новым интересом. Та замерла, робко выглядывая из-за маминого плеча.
– Как – Франция? – удивился я, покрутив коробочку. – Вот: «made in Spain». Испания!
– «Эль». – Мама наставительно ткнула в крупную букву на коробочке. – Это – «Ланком». Ты что, не знал, что покупаешь?
– Я думал, что это мексиканский тушкан… – на автомате отшутился я, с недоумением вертя упаковку. «Ну надо же, точно – „Ланком“. Моя ошибка, надо было формулировать Ване желание точней».
Мне наконец удалось настичь девушку, и то лишь благодаря тому, что мама сделала полшага назад.
Мелкая торопливо сцепила руки за спиной, словно для того, чтобы они случайно не потянулись за подарком, и непокорно вздернула подбородок.
– Тома…
Я остановился напротив и заглянул в ее глаза. Там я увидел твердую готовность к отказу, и это меня порадовало. Оставалось подобрать слова – обычные праздничные сейчас не годились.
Пролистнул страницы памяти: вот Гадкий Утенок подходит ко мне перед Дворцовой, вот она же вылетает мне под ноги из-за угла… Вот половинит батончик мюсли. А вот и спуск к Фонтанке.
Я посерьезнел.
– Тома, – повторил я и продолжил с расстановкой: – Духи – это одежда для духа. Он у тебя есть, я знаю. Это – ему, носи в удовольствие.
Я поднял подарок на раскрытой ладони, и теперь, чуть прищурившись, смотрел поверх него в глаза напротив. Там, в почти черном омуте, упрямство перешло в смятение, потом появилась гордость.
– Спасибо, – кивнула Мелкая, выдыхая, и расцепила пальцы.
Взяла двумя руками подарок, быстро покосилась на маму, а потом сделала шажок вперед и мимолетно ткнулась губами мне в щеку.
– Ну, – вопросила мама, все это время, кажется, от любопытства не дышавшая, – будем пробовать?
Мелкая посмотрела на нее с ужасом, словно та святотатствовала.
– Ладно, ладно! – энергично замахала мама руками. – Да я так просто… Дюш, ты голоден?
– А то…
– На плите – хек жареный. И картошка в депрессии.
– Как это? – невольно заинтересовался я.
– Ну, пюре, – хихикнула она. – Вроде картошка как картошка, но такая подавленная!
Я усмехнулся и посмотрел на Мелкую:
– Поешь?
– Ой… Я сейчас лопну. – Бровки ее вскинулись виноватым домиком.
– Ну, тогда просто посиди со мной.
Она с готовностью закивала, все так же крепко, двумя руками, прижимая к себе подарок.
– Идите, – отпустила нас мама. Похоже, к ней вернулось благодушное настроение.
Я поволок Мелкую на кухню пошептаться о новостях с квартирного фронта. Когда на часах было уже полдесятого, а в коробке с бакинским курабье показалось дно, домой возвернулся блудный папа.
– Доро-ая… – громко воскликнул он с порога и энергично, но излишне размашисто протянул растрепанный букет мимоз. – Стальное завтра!
Из-под полы его по-молодецки распахнутого пальто волочился чудом уцепившийся за что-то и благодаря тому хоть и грязный, но уцелевший импортный (настоящий шотландский!) шарф. Лицо у папы было чистым, но на уголке носового платка, что пижонски выглядывал из нагрудного кармана, виднелись подозрительные розоватые разводы.
Мама неторопливо, с чувством, уперла руки в боки и длинно вдохнула, набирая побольше воздуха.
– Хм… – негромко подал я голос, – наверное, партполитработу благоразумно будет перенести на утро.
Папа посмотрел на меня с немой благодарностью во взоре.
– Да, – помолчав, хмуро согласилась мама, а потом многообещающе покивала папе: – Будет тебе и «завтра», будет и «стальное». Будут тебе и лаборантки кафедральные на брудершафт!
Из папы вырвался неологизм – какое-то неизвестное еще филологической науке междометие, щедро сдобренное нотками протеста. Потом он попытался еще раз всучить маме букет.
– Так. – Я развернулся, прихватил застывшую за моей спиной Мелкую за локоток и громко, привлекая внимание противоборствующих сторон, объявил: – Ну а мы – спать. И вы там сильно не шумите…
– Ох, – выдохнула Мелкая с ужасом, едва я закрыл за нами дверь, – и что теперь будет?!
– Да ничего страшного, – легко отмахнулся я, – повоспитывает завтра, потом помирятся.
Мы прислушались к разворачивающемуся за дверью действу. Судя по сдавленному шипению, мама предъявляла пострадавший шарф, а папа пытался жестами уверить ее в своих самых лучших намерениях.
– Спать, – подвел я черту.
Но не спалось и даже не лежалось. Я искрутился на скрипучем кресле-кровати, за десять минут свернув простыню под собой в тугой жгут.
– Извини, – сказал, расправляя ткань, – мешаю тебе.
Мелкая тут же повернулась на бок, лицом ко мне. Мы лежали почти на одном уровне, разделенные лишь ручкой кресла да узкой щелью между кроватями.
– Боишься, не помирятся?
– А? Да нет! – Я еще раз прислушался к далекому шумку из родительской комнаты. – Все будет нормально.
– А что тогда?
Я лишь повздыхал в темноту. Мелкая придвинулась ближе и прошептала:
– Секрет?
– Да о завтра думаю, – неожиданно даже для самого себя признался я, – о Томе.
Мелкая промолчала, и я счел нужным пояснить:
– Понимаешь, мне же завтра с ней объясняться… Про тебя. Наверное…
Повисла тишина.
– Наверное? – подала наконец голос Мелкая.
– Ну да. Понимаешь… – Я приподнялся на локте и жарко зашептал: – Я не знаю, как правильно поступить. Если вы обе со мной надолго, то рано или поздно вот эта наша с тобой ситуация станет известна и ей. И что тогда? Как я потом объясню, почему не доверял ей сейчас?
Мелкая понимающе кивнула:
– Тогда рассказывай, конечно.
– Боюсь. – Я упал на спину и уставился в потолок. – Знаешь, слишком часто многое, начавшись как сказка, заканчивается потом как страшный сон. Именно поэтому, взрослея, люди становятся осторожней. Да, недоверие закрывает глаза на хорошее в человеке, это верно… Но доверие – на плохое! А если я завтра разбужу в ней своим рассказом это самое плохое? Поэтому – боюсь.
– Бедный… – Мелкая извернулась, просунула под перекладину руку и легонько погладила меня по волосам.
