Он вцепился в сверток рукой, глаза его зло сузились.
Мне захотелось воскликнуть: «Да неужели?!» – но тут плечи его поникли.
– О контролерах вспомнил? – покивал я понимающе и вытянул сверток из его ослабевшей хватки. – Это правильно. Ты этот год никогда не будешь знать, следят за тобой или нет. Но если они вдруг увидят нарушение нашего договора… Ну, я тебе рассказывал.
Он промолчал, угрюмо глядя вбок. Я вздохнул – вот так и не делай людям зла. Знал бы он, как тонка сейчас нить его жизни и как сильно и ненужно я ради него рискую. Увы, непрофессионал я, непрофессионал…
– Шагай туда, – махнул рукой в сторону просвета в конце прохода, – это дверь в нужный подъезд. Выйдешь, как я тебе сказал, на Загородный. Следуй строго по маршруту. И не огорчай никого, Ваня, не надо.
Он ушел, громко хлопнув дверью, и полумрак сгустился. Я огляделся. Чердак был практически пуст, и лишь чуть дальше, у сваленных в кучу обрезков труб, поблескивали осколки бутылочного стекла. Где-то над головой изредка что-то поскрипывало, словно ветер нехотя теребил повисшую на ржавом гвозде ставню. Один раз издалека долетело звонкое девчачье «штандер, Юля!», но сколько я потом ни вслушивался, продолжения не последовало. В воздухе витал легкий запах пыли и хозяйственного мыла.
Я стоял посреди этой грустной тарковщины и, опустив голову на грудь, подводил черту под этапом, в котором позволял себе быть безалаберным. Зря, наверное, но это было так приятно…
– Это все пьяный воздух советской беззаботности и детства… Все, буду взрослеть… – Отчего-то бормотать это обещание в тишину чердака было еще можно, а вот думать об этом про себя – невыносимо тоскливо и даже жутко, словно я хоронил себя живьем. – Эх! – от души саданул я ребром ладони по ближайшему деревянному столбу, и от боли мне немного полегчало.
«Ладно… – решил, собирая себя в кучу, – надо радоваться тому, что есть. Не всем так повезло. Далеко не всем. Да, собственно, никому».
Я двинулся на выход. У двери обернулся и с какой-то мстительной обидой посмотрел на чердак, где только что похоронил свое повторное детство, словно хотел напугать чем-то эти вековые балки и стропила. Втуне – они остались безучастны, словно египетские сфинксы.
«Да и то, право, – подумал я, внезапно успокаиваясь, – такой малостью этот район не удивить».
Эта мысль неожиданно вернула мне хладнокровие. Я словно нашарил ногами утерянную было опору. Верно, все познается в сравнении.
«У меня – все хорошо, – улыбнулся с сарказмом. – Даже отлично. Осталась малость – мир спасти. Он ведь того стоит, верно?»
Глава 8
Четверг 16 марта 1978 года, раннее утро
Рим, виа Грандоле
– Не хватало еще в такой день проспать, – недовольно бурчал Марио Моретти. Прохладный душ придал ему бодрости, но лишь на пару минут, и сейчас перед глазами опять поплыла, покачиваясь, туманная пелена – еле носки нашел…
Все еще сонный, он добрел до обеденного стола, плюхнулся на стул и первым делом потянулся за пачкой «Tre Stelle».
Врут, врут, что первая утренняя затяжка – самая сладкая. Какая может быть сладость, когда ты еще в полусне? Когда пальцы ватные и неловкие, а в голове гуляют лишь обрывки самых простых мыслей? И желания курить нет, хочется лишь вынырнуть из этого странного состояния, когда ты уже не там, но еще и не здесь…
Щелкнула зажигалка, и горячий сухой дым резким толчком ворвался в легкие. Марио задержал дыхание, с облегчением чувствуя, как зашумело в голове.
– На, Рицио, пей. Ведь и не спал почти… – В голосе Барбары звучала неподдельная забота.
Перед Марио опустилась кружка густого до тягучести кофе, и мужчина вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг.
– А мне казалось, что ты всю ночь просопела. – Он повернулся, чтобы еще раз полюбоваться ладной подругой.
С этой милой и улыбчивой шатенкой, в миру – скромной служащей одного из муниципальных округов, очень хотела познакомиться поближе итальянская полиция.
«Товарищ Сара» умела многое, а знала и того больше – иначе она не стала бы командиром римской колонны. Сегодня она могла запросто прострелить кому-нибудь коленные чашечки, «чтобы хромал, сволочь, как их буржуазная власть!», а завтра – оперировать в подпольном госпитале раненого товарища. Вечером яростно торговаться, закупая очередную партию оружия у мафиози или палестинцев (арсенала из ее по-пролетарски бедной квартиры хватило бы на роту спецназа), а ночью кропотливо изготавливать из чистых муниципальных бланков надежные документы для ушедших на нелегальное положение бригадистов.
Вот чего Сара не умела – так это готовить. Из дома она сбежала очень юной и очень левой, поэтому на завтрак у Марио были традиционные бутерброды. Он повертел, разглядывая, неровно отрезанный кусок булки, прикрытый тонким ломтиком розовой ветчины и поверху повядшими веточками петрушки.
«Не самый большой недостаток, – подумалось лениво, – зато кофе варит как бариста».
– Да ты разве дашь спать? Всю ночь шатался по дому, – откликнулась, присаживаясь напротив, женщина.
После первых глотков глаза наконец сфокусировались, и Марио посмотрел на молодой кедр за окном.
– Опять сегодня под утро неясыть прилетала. Кричала с ветки. Так, знаешь, долго, вибрирующе.
– Значит – мальчик, – деловито кивнула Сара, – у них тоже сейчас весна.
Сразу за низкой оградкой арендованной на самой северной окраине Рима виллы раскинулся небольшой заповедник. За эти недели некоторые его обитатели уже успели примелькаться Саре и Маурисио (да, они и дома наедине называли друг друга только так, по оперативным псевдонимам, чтобы на акции не выкрикнуть случайно настоящее имя). Марио недавно даже подарил Саре фолиант «Птицы Италии». Теперь она любила, веселясь, обсуждать поутру повадки пернатых соседей. Да и сам он с интересом почитывал эту книгу.
Не без умысла, конечно, дом был снят именно здесь. Небрежный подпольщик долго не живет, поэтому пути отхода через густой лес были разведаны в первые же дни – привычка. Там же была заложена и пара тайников с оружием: никогда не знаешь, что и когда пригодится.
Марио доел, отставил посуду и взял в руку патроны. Пальцы набивали тугие магазины сами по себе, а Моретти думал о революции.
Наверняка кого-нибудь сегодняшний Рим заворожит: в череде пасмурно-дождливых будней вдруг выпал настоящий весенний день. Будут, как ненормальные, орать из густых крон пиний скворцы, манить ветками желтого пуха мимозы, и даже облезлый череп Колизея удивит приезжих пронзительной синевой в своих глазницах.
Да, прекрасен этот город и обширен, но жить здесь трудно и временами страшно.
Пока сидящие в парламенте оппортунисты Берлингуэра («Ах, как хотелось бы всадить несколько пуль в брюхо этого розового буржуя!») голосуют за законы о росте налогов и снижении заработной платы, на закипающих улицах в полицию все чаще вместо прежних яиц и шариков с краской летят бутылки с «коктейлями Молотова». А позже, под покровом темноты, в беспощадных рукопашных схватках с фашистами проходит школу ненависти левый молодняк. Трещат под ударами кастетов кости, поблескивают отведавшие крови клинки, и багровеет асфальт.
