– Ух, словно сутки репетировала, – усмехнулся стоящий за моей спиной Сема.
Зиночка дернулась было его вразумить, но я опередил:
– Не, – чуть развернулся я к нему, – рецепт другой: надо что-то чувствовать и не стесняться это выплеснуть.
Он как-то обреченно промолчал, глядя на закрытую чебуречную через дорогу.
– Ты же тогда почувствовал что-то? Мм, Виктор?
Сема буркнул, едва заметно дернув рукой:
– Лучше бы и не чувствовал.
Я окинул его насмешливым взглядом:
– Ты как боишься чего-то хорошего в себе.
– …Провожаем сегодня в поисковую экспедицию наш отряд! – Тыблоко наставила мегафон прямо на меня и добавила громкости. – Лучшие из лучших! На правое дело! Мы гордимся!..
Я повернулся к ней лицом.
– Что ж она так громко гордится-то? – съязвил, оставляя за собой последнее слово, Сема.
– …Командир нашего отряда – Андрей Соколов! Андрей, выходи. – И Тыблоко командно прихлопнула свободной рукой по бедру.
Я подошел, и она порывисто, еще не отойдя от речи, сунула мне в руки мегафон.
– Выступи. Вот сюда жать.
– Татьяна Анатольевна, – чуть наклоняясь, негромко обратился я к ней, – какой у вас породы собачка-то дома?
Дядя Вадим, прислушивающийся к нам, громко фыркнул в кулак и одобрительно заулыбался. А вот стоящий за ним знакомый инструктор райкома злобно подвигал челюстью и окинул меня откровенно нелюбезным взглядом – видимо, вспомнил нашу прошлогоднюю стычку. Чернобурка, что разместилась чуть позади начальствующей группы, только завела глаза к небу и тяжело вздохнула.
– Здрасьте, – приветливо улыбнулся я Хорьку и опять посмотрел на Тыблоко.
Клянусь – она покраснела!
– Андрей… – с трудом выдавила из себя директриса, – да я вовсе не имела в виду…
– Ну и слава богу! – кивнул я. – А все же?
– Боксер. Фроська.
– Не, ну совсем не похож…
– Речь, – прошипела сквозь зубы сатанеющая на глазах Тыблоко.
– Ага, – я сунул ей обратно мегафон, – я так, голосом возьму.
Сделал несколько шагов назад, а затем и вовсе прошелся вдоль своего отряда, собирая внимание школы и всматриваясь в глаза своих.
Признание, доверие. Хм… Обожание, и рядом – любовь…
Не облажаться бы.
Я дошагал до конца строя и еще раз развернулся, а потом начал размеренно, словно на диктанте, надсаживать горло:
– Мы едем в Пронинский лес. Не на пикник. Нас там не ждет ничего, чем можно будет потом похвастать. Холод, грязь, тяжелая и неприятная работа… И ужас.
Паштет, с которым я поравнялся, несогласно мотнул головой.
– Ужас, – продолжил я наставительно, – не из-за останков, что будем поднимать, нет. Слишком много там погибло настоящих людей. Слишком. Тысячи наших. И слишком многие из них до сих пор ждут памяти и погребения. Это то немногое, что мы можем сейчас. А раз можем, то и должны. И это мы сделаем. Это надо им, это надо нам. Нам – чтобы повзрослеть. Тогда сможем больше. Тогда сможем лучше. Тогда… – Я чуть запрокинул голову и посмотрел поверх крыши на небо. – Тогда будем жить правильней. А понимание того, что ты не просто живешь, а живешь правильно, – дорогого стоит. За это стоит побороться. За это стоит идти в холод, грязь и ужас. Так, ребята?
– Так, – первой откликнулась Зорька.
– Так, так, так, – прошлось по отряду, и даже Мэри неожиданно кивнула.
Я развел руками:
– Дело скажет о нас больше, чем слова. Приедем – вот тогда и поговорим. А пока – в путь!
Повернулся к Тыблоку. Она одобрительно покивала, дернула было рукой к бедру… Потом губы ее беззвучно шевельнулись.
– Становись сюда, Андрей, – сказала сухим голосом и ткнула пальцем куда-то себе за спину. Затем вскинула глаза на строй и бодро продолжила в рупор: – Комиссар отряда – Павел Андреев!
– Я! – бойко откликнулся Паштет.
– Выходи. Все по очереди выходите. Стройтесь здесь, чтобы все вас видели.
Пашка встал рядом со мной.
– Наталья Кузенкова! Тамара Афанасьева! Армен Акопян! Тамара Гессау-Эберляйн!
– Гессау-Эберляйн? – вдруг негромко повторил Хорек.
Я резко повернулся. Инструктор смотрел на подходящую к нам Мелкую с неприязнью.
– Коминтерн, – процедил я, глядя на него в упор, – обе части фамилии.
– А… – промычал Хорек невнятно и отвернулся с безразличным видом, а я поймал на себе взгляд Чернобурки, этакий с удивленным прищуром, словно оценивающий заново.
Нет, все-таки правильно я ее окрестил: на секунду, но почувствовал себя беззащитным цыпленком, екнуло сердечко. Может жути нагнать – не сама, так тенью Большого дома за плечами.
Дядя Вадим посмотрел на часы, потом негромко сообщил в никуда:
– Через десять минут – начало движения.
Тыблоко скруглила митинг за две минуты, и строй распался, смешавшись с привычной по прошлым демонстрациям колонной Технологического института.
– Неплохо, – оценил, отведя меня в сторонку, дядя Вадим, – только мрачно. Праздник все же.
– Я еще не волшебник, я только учусь… – попытался я оправдаться.
– Ищи позитив. Всегда ищи позитив, – бросил он, кося глазом направо.
Там чуть хмельной папаша спорил, пытаясь реализовать несбыточную мечту сидящего у него на шее ребенка: хоть немного, да проехать на машине, завешанной щитами-плакатами.
– Посадите, – негромко распорядился дядя Вадим.
Его, видимо, знали, потому что из кузова тут же донеслось:
– Давай! И сам лезь, мужик, своего спиногрыза держать будешь.
– Вот, – кивнул мне дядя Вадим, – вот так. В мире стало больше на одного самого счастливого ребенка.
Он хлопнул меня по плечу и деловито двинулся в голову колонны.
Я задумчиво посмотрел ему вслед, но тут кто-то крепко взял меня за локоть.
– Так… – Чернобурка ловко оттеснила меня в сторонку. – От кого про Коминтерн узнал?
– Светлана Витальевна, – я с укоризной покачал головой, – я же на всесоюзную олимпиаду по математике ездил.
– При чем тут это? – Она посмотрела на меня с недоумением.
– В Ташкент, – охотно пояснил я, и в глазах Чернобурки зажглось понимание. – Жозефина Ивановна подъехала, для внучки посылку передала: орехи там, изюм, курага… Поговорили немного.
– Шустрый ты, – цыкнула она с каким-то сожалением, – не уследить прямо.
– Так зачем следить? – оскалился я улыбкой. – Вот он я. Ничего лишнего не сказал? И вообще, должна же девочка свои корни знать? Хотя бы чуть-чуть…
