— За какое дело? — продолжал расспрос я тем же тоном.
— Лаялся собака бесчестно, — отвечал мне Миша немного подумав.
— О как! Ну, так ты бы мне и пожаловался, он все-таки мой человек, я бы его и наказал.
Романов в ответ только насупился, всем своим видом показывая, что ничего более не скажет даже на дыбе.
— А ты чего в драку полез, Федя?
— Так, на Мишку полезли с дубьем, а я вступился, — попробовал прикинуться дурачком Панин.
— Ну, это правильно, сам погибай, а товарища выручай! А в чем там дело было, стало быть, не ведаешь?
— Истинно так государь!
— И как холоп мой лаялся не слышал?
— Как лаялся слышал, а на кого не ведаю.
Нехорошее предчувствие кольнуло меня, и я спросил:
— А где Лиза?
Легкая тень, мелькнувшая по лицам парней, подсказала мне, что я на верном пути. Фон Гершов тем временем шагнул к шатру и громко позвал маркитантку. Через минуту немного испуганная девушка вышла и склонилась в книксене.
— Что здесь произошло, дитя мое? — спросил я ее по-немецки.
— Я не совсем поняла, ваше величество, но, кажется, ваши телохранители повздорили со слугами.
— Вот как, из-за чего же?
— Я не могу быть уверена, но возможно из-за меня.
— Рассказывай.
— Я как обычно занималась делами, ваше величество, приводя в порядок ваше платье. Постирав белье, я развесила его, чтобы просушить, и в этот момент один из слуг что-то сказал, а остальные начали громко смеяться.
— Что он сказал?
— Не знаю, ведь я не понимаю этот язык.
— Хорошо, продолжай.
— Ну, так вот, я не обратила внимания на эти слова. Маркитанткам ведь часто кричат разные глупости, но один из ваших телохранителей подошел и ударил говорившего, а когда тот стал протестовать, к нему на помощь подошел другой.
— Что было дальше?
— Не знаю, я очень испугалась и спряталась в шатре.
— Это все?
— Да, ваше величество. Вы не сердитесь?
— Нет, дитя мое, ты можешь идти.
Лиза не стала просить себя дважды и, сделав книксен, убежала.
Ситуация немного прояснилась, оставалось лишь выяснить детали. Но поскольку Мишка с Федором молчали, я велел пока подавать обед. Ели мы в полном молчании, я раздумывал как поступить, а Михальский с фон Гершовым просто помалкивали. Пришедший вскоре Шемякин, ничего нового не сообщил, дескать, молодой Романов ни за что, ни про что напал, на бедолагу Косого.
— Федьку позовите, — буркнул я, и тут же добавил, — только одного.
Когда Панин появился, я резко встал с кресла и бросил ему через плечо.
— Иди за мной.
Когда мы зашли в шатер, я развернулся и без прелюдий спросил:
— Что сказал Косой про девушку?
— Про которую? — Попытался прикинуться дурнем Федор, но наткнувшись, на мой взгляд, сник и тихо проговорил, — шлюхой он ее назвал, а Мишка не стерпел.
— Понятно, а что сразу сказать нельзя было? Ладно-ладно, понимаю. Хорошо хоть не убили никого. Ступай, да покличь Романова.
Если бы в моем шатре было молоко, то он непременно скисло бы от насупленного вида моего рынды. Невольно улыбнувшись, я кивком показал Мише на лавку и присел рядом.
— Как тебе служится, друг ситный? — неожиданно вырвалось у меня.
Миша удивленно поднял глаза и, наткнувшись на мой ободряющий взгляд, несмело улыбнулся в ответ.
— Хорошо служится, Ваня… Ой, а ничего что я тебя так называю?
— Ничего страшного Миша, мы ведь друзья? Если рядом никого нет, то так и зови. При чужих не надо, а то позавидуют, а наедине зови, мне даже нравится. По матушке скучаешь?
— Скучаю.
— Я тоже по своей скучаю. Давно ее не видел, и увижу ли когда — бог весть. А помнишь, ты у меня в остроге гостил, когда с матушкой разминулся?
— Помню, там еще….
— Что замолчал, Настю вспомнил?
— Да, и Ксению…. А где она теперь?
— В монастыре, Миша.
— Отчего так?
— Не знаю, она сама так захотела, я ее не неволил.
— Грехи замаливает?
— Может и так. Все мы грешны, только одни знают это и каются, а другие нет.
— А какой грех? — осторожно спросил Романов.
— Не тот, что ты думаешь, Миша.
— Ничего я не думаю…
— Еще как думаешь! И на Косого ты от злости накинулся, потому что подумал, что он правду сказал, так ведь?
— Так. Он сказал… а потом… а кто она?
— Сирота, Миша. Родителей у нее лихие люди убили, а маркитантки пожалели ее и к себе взяли. Только жизнь у них трудная и тяжелая. Обидеть всякий может, а заступиться некому.
— Бедная…
— Уже — нет. Она теперь мне служит, а потому, кто ее обидел, тот со мной дело иметь будет. Косого я сам накажу, а ты впредь в драку не лезь попусту, понял ли?
— Понял.
— Ну, ступай.
Романов с готовностью встал, потом было развернулся, но так ничего и, не сказав, вышел вон. Глядя в спину нескладному парню, я пытался понять, кинется он матушке в ноги по приезду в Москву, прося разрешения жениться или нет.
— Вы позволите мне войти? — Прервала мои размышления Лизхен.
— Да, конечно, входи, девочка. Ты что-то хотела?
— Нет, я пришла узнать, не будет ли у вашего величества распоряжений.
— Пожалуй, будет одно, но не сейчас.
— А когда?
— Когда мы окажемся в каком-нибудь мало-мальски крупном городе.
— И что будет угодно вашему величеству?
— Мое величество повелит сшить тебе красивое платье. Ты ведь служишь у русского царя и Мекленбургского герцога, не так ли? Не годится тебе ходить замарашкой.
— О, вы так добры! Однако, если это вам угодно, то нет необходимости ждать так долго. Маркитантка Грета прекрасно шьет и стоит вам только приказать…. Вот только где взять ткани?
— Не волнуйся милая, мы что-нибудь придумаем. Скажи Грете, чтобы она подошла завтра.
— Как прикажете, ваше величество. А будет ли позволено мне спросить?
— Отчего — нет, спрашивай.
— О чем вы говорили с этим молодым дворянином, который заступился за меня?
— Я вижу, ты поняла, что случилось?
— Ну, я ведь не дура, ваше величество, пусть я не понимаю языка, догадаться совсем не трудно.
