— Падай, ты убит! — Немного отрешенно проговорил государь глядя на Чаплинского, — ах Матвей-Матвей, успел-таки.
Поляк не понимая еще что случилось, сделал шаг, потом колени его подогнулись, и он опустился на траву. Царь тем временем, не обращая на него внимания, подошел к раненому постельничему.
— Прости государь, невместно тебе со всякой сволочью биться, — прошептал раненый.
— Как ты, Матвей Иванович?
— Ништо, кольчуга на мне. Хоть и пробил ее, анафема, а ничего, даст бог, поправлюсь.
— Эй, кто-нибудь, помогите ему. Да кликнете лекаря, кажется, у наемников был. И дернул же, нечистый, своего в Москве оставить!
— Да ну его лекаря-то заморского, и так не помру, я чаю.
— Ну что ты за придворный, Матвей? Царю перечишь, лекаря не хочешь, на дурачка этого с саблей зачем-то полез!
— Прости, государь, но невместно тебе…
— Ты мне зубы не заговаривай, не дурнее тебя и знаю, что коронованная особа должна на бой заместителя выставлять. Только чего ради ты в это дело встрял? Я мог вон, фон Гершова вместо себя выставить. Он бы этого шута враз на шпагу намотал.
— Ой ли, государь, я твое лицо видел, не стал бы ты так делать… а я послужить тебе хотел. Тут у меня на груди челобитная зашита, на случай если чего приключится со мной.
— Челобитная, говоришь? Ну, давай ее сюда, а то ты еще чего-нибудь выкинешь. Да объясни кратко, в чем суть.
— Ох, государь, горе у меня. Прибрал господь и жену мою и детушек наших, а я старый уже.
— Ну, не прибедняйся, старый-старый, а саблей как молодой машешь и ножом. Вон как лихо ляху его в брюхо сунул, никто и не углядел.
— То сабля…
— Ладно, а дело-то в чем?
— Сын есть у меня, от холопки. Только законы у нас такие, что не может он мой род продолжить, и я не могу ему вотчину отписать.
— Понятно, а от меня чего хочешь?
— Слышал я, государь, что в твоих землях отец может и байстрюку
[36] имя свое и имущество оставить, если у него законных детей нет.
— Есть такое, бывало, кстати, что и мимо законных детей все байстрюку доставалось, только ведь тут не империя… Ладно, понял я тебя, Матвей, подумаю, чем горю твоему помочь.
— Благослови тебя господь, государь.
— Не благодари, рано еще.
* * *
Что может быть лучше после тяжелого дня, чем смыть с себя пот и ощутить себя чистым и безгрешным, как в первый день творения. Постельничий мой ранен, а слуг я отослал под команду Вельминова, готовиться к вечернему мероприятию. Так что одеваться в парадный костюм мне помогает Лизхен. Сегодняшний пир посвящен удачному и разрешению осады Белой и счастливому увеличению моего войска. Поэтому костюм на мне сегодня европейский, а лучше всего с ним управляется юная маркитантка. Старый Фриц рядом придирчиво чистит мою шпагу и ворчит на нерадивость русских слуг, держащих, по его мнению, мое оружие в совершенно скотском состоянии. Я, с улыбкой, слушаю его, вспоминая прежние беззаботные дни. Да-да, беззаботные! Все-таки причудливая штука жизнь. Рыщущие по моему следу инквизиторы кажутся теперь невинными детьми перед моими боярами и придворными. А один из наиболее упорных преследователей командует рейтарским эскадроном на моей службе.
— Это хорошо, что над вашим шатром поднят Мекленбургский штандарт, — вырывает меня из размышлений голос Фридриха, — но нужен еще и Московский, почему его нет?
— Ну почему же нет, — возражаю я, — видел двуглавого орла? Это герб моего царства, а святой Георгий на его груди, герб Москвы.
— Это гербы, а нужен штандарт, — упрямо ворчит старик.
— Есть стяг с ликом Спаса Нерукотворного, но его разворачивают перед боем.
— Вам, ваше Царское Величество и Королевское Высочество, надо пригласить толкового герольда…
— Как ты меня назвал?
— Царское Величество и Королевское высочество! В вашем роду не многие достигали таких высот и необходимо закрепить это соответствующими символами. Как Великий Герцог, вы вассал Императора Священной Римской Империи, но как русский царь вы равны ему, притом, что по происхождению Никлотичи ничуть не ниже Габсбургов.
— Тебе бы придворным быть.
— А разве я не ваш слуга? Стало быть, я придворный.
— Да, наверное, остается пожаловать тебя стольником или спальником…
— Это еще зачем? Раз вы государь в двух странах, то вам нужно два двора. Пусть ваши русские придворные имеют свои чины, а мекленбургские будут иметь свои. Над вашей резиденцией должны висеть два штандарта, а охранять ее должны два караула. И вам больше почета, и злоумышленникам, в случае чего, труднее будет до вас добраться.
— Пожалуй, в твоих словах есть смысл.
— Конечно, есть, старый Фриц многое повидал, и многое понимает. У вас есть верные слуги среди русских, но наверняка есть и такие кому вы не нравитесь.
— Ты уже успел оценить их верность?
— У меня наметанный глаз на такие дела, вот на тех парней, что стоят с посеребренными алебардами перед входом, определенно, можно положиться.
— Ты думаешь?
— Они мне помогли вывезти кое-какие вещички, и я предложил им благодарность, но они не взяли.
— Вот как? Кстати, что ты там вывез и откуда это взялось?
— Ну, Анна шепнула мне словечко, и я понял, что лучшего случая не представится. Я, конечно, уже стар, но вам это добро пригодится.
— Старый разбойник, ты ограбил поляков?
— Я ландскнехт! И хорошо знаю, что прибыток всегда лучше убытка.
— Ваше величество, я закончила, — присела в книксене, хлопотавшая вокруг меня Лизхен, — вы выглядите просто восхитительно!
— Слава богу, а то у меня в глазах уже рябит. Можешь идти девочка, хотя подожди, ты говорила с Гретой о платье?
— Да, ваше величество, она обещала сделать все как можно скорее.
— Не надо, как можно скорее, надо как можно лучше! Хорошо, ступай.
— Милая девушка, Анна хорошо ее обучила, — проговорил Фридрих, когда девушка выпорхнула из шатра.
— Да, я доволен ею.
— Я слышал, вы женились?
— Да, и у меня родился сын, правда, я его еще ни разу не видел, потому что они в Швеции.
— Вас не зря называют странником.
— Ты и об этом слышал?
— Европа — одна большая харчевня. Если кого-то в одном ее конце назовут свиньей, то скоро об этом будут знать все посетители.
— Да, хорошее сравнение, нечего сказать! — Засмеялся я.
— Это правда, что вы сказали Анне о Марте?
