Быстрота работ произвела на осажденных известное впечатление, после чего они рассудили за благо послать парламентеров. Едва они вышли из ворот их окружили и под охраной доставили в лагерь. Причем, толи по разгильдяйству, толи еще по какому умыслу, вели их как раз по одной из траншей. С одной стороны, ляхи прониклись масштабом работ, а с другой кто-то за это ответит! Лично я бы ограничился вопросом к посланникам: имеют ли они полномочия для капитуляции? Если нет, то нечего их и в лагерь тащить. Но что сделано — то сделано. Пришлось соответствующим образом одеваться, садится на походный трон и с почетом принимать парламентеров в окружении бояр, воевод и прочих начальных людей.
Свита моя заслуживает отдельного описания. Строго говоря, в ней не то что бояр, но и окольничих почти нет. Все кто имеют такие чины, остались в Москве. В Думе заседают, приказами руководят, за собором приглядывают. Те, что пошли в поход полковыми воеводами и прочими начальными людьми, имеют чины не выше стольника. Но я частенько называю их боярами. Мне не трудно, а люди воспринимают это как некий аванс и стараются. Ну, по крайней мере, некоторые из них. Итак, первый воевода князь Черкасский Дмитрий Мамстрюкович. Был одним из претендентов на царский престол, но взял самоотвод. Что характерно в мою пользу. Черкасские знатны, богаты, и в родстве с прежней династией. Сам князь Дмитрий отличился в первом ополчении и после похода совершенно точно станет боярином. Если, конечно, ничего не случится. Второй воевода, князь Иван Троекуров. Честно говоря, он для меня темная лошадка. Ничего о нем хорошего сказать не могу, хотя плохого тоже не знаю. На соборе стоял за Романовых, что, впрочем, неудивительно. Первым браком он был женат на сестре Филарета и, соответственно, приходится дядей Михаилу Романову. Вообще-то вторым воеводой должен был стать более опытный воевода князь Михаил Бутурлин. Однако в последний момент он захворал, и всплыла кандидатура Троекурова. Я возражать не стал. Воевода в полке правой руки князь Иван Куракин, был прежде сторонником Шуйского, потом королевича Владислава, потом Сигизмунда, за что получил репутацию изменника. На соборе одним из первых поддержал мое избрание. Честно говоря, такая «многовекторность» мне не по вкусу, но… он терпеть не может сторонников Романовых, и в его послужном списке есть победа над самим Лисовским. Воевода в полке левой руки, единственный в нашем войске окольничий, князь Даниил Мезецкий. Очень интересный человек. Чин свой выслужил при царе Василии Шуйском. Успешно воевал с Болотниковым, был одним из воевод в несчастной Клушинской битве. Вместе с Филаретом и князем Голицыным участвовал в посольстве к королю Сигизмунду. Когда послов арестовали, единственный согласился сотрудничать с поляками и был направлен к семибоярщине с посланием от короля. По дороге бежал и примкнул к ополчению. Есть надежда, что не предаст, поскольку Сигизмунд его вряд ли простит.
Парламентеров было трое. Два пышно одетых шляхтича и католический священник, в котором я с удивлением признал своего старого знакомого Калиновского. Подойдя, в сопровождении стражи к трону, они приличным образом поклонились и самый старший из них начал речь.
— Ваше Королевское Высочество, я хорунжий Николай Свенторжецкий, это пан Михал Неверовский и святой отец Войцех Калиновский. Мы присланы к вам от его милости Смоленского воеводы Глебовича, чтобы узнать, чем вызвана немилость к нам от столь прославленного полководца, как Великий герцог Мекленбурга с коим у Речи Посполитой нет никакой вражды.
— Пан Свенторжецкий, — отвечал я ему, как можно более любезно, — я понимаю, что Смоленск находится на отшибе и вести сюда не быстро доходят, но на Земском соборе в Москве меня избрали русским царем и потому обращаться ко мне следует «Ваше Царское Величество».
— Да будет известно, Вашему Королевскому Высочеству, — вступил в разговор Калиновский, — что единственными законным царем в Московии является королевич Владислав!
— Святой отец, я не собираюсь вступать с вами в дискуссию о чье избрание более правомочно, Земского собора или Боярской думы. Напомню лишь, что избрание королевича обуславливалось рядом условий. Как то: прибытие в Москву, принятие православия и прочие пункты. Ваш королевич не выполнил ни одного, стало быть, он в Москве никто и звать никак! Кстати, если вы припомните историю своего государства, то, не так ли поступили поляки, когда выбранный ими в короли Генрих Анжуйский бежал, бросив свой трон и присягнувшую ему страну? Вы тогда выбрали Иштвана Семиградского из славного рода Батори, а русские в такой же ситуации остановили свой выбор на мне. Посему давайте оставим этот бесплодный разговор и перейдем к делу, по которому вы меня потревожили. Что вам угодно, господа?
— Прошу ясновельможного пана герцога не гневаться, но не изволит ли он дать нам немного времени на раздумье? — спросил Свенторжецкий, оттеснив ксендза, — право, принять такое решение за три дня совсем не просто.
— Сожалею, господа, но у моего Царского Величества только одно слово, и я его уже сказал. Так что времени у вас только до вечера, завтра с утра заговорят пушки, а как только стены рухнут, я войду в город.
— Пан герцог, — вышел вперед молчавший до сих пор Неверовский, — знайте, что мы не капитулируем никогда, и будем сражаться до последней крайности! Победоносное войско короля Сигизмунда осаждало Смоленск два года, так неужели вы думаете, что ваше жалкое воинство из черных крестьян, разбойников-казаков и давно забывшего о чести шляхетства справится с этим лучше?
— Любезный пан Неверовский, это жалкое воинство о коем вы говорите с таким неподражаемым пренебрежением, уже разгромило вашу хваленую армию под командованием самого гетмана Ходкевича в битве под Москвой. К тому же вы забыли о войсках любезно присланных мне моим братом королем Густавом Адольфом. Поэтому, если вам нечего мне больше сказать, ступайте с богом.
— Я смотрю, шведы забыли о Клушине?
— А вы о Дерпте! Ступайте господа, вы и так отняли у меня много времени.
Едва поляки, откланявшись, вышли, воеводы обступили мой трон. Пихая один другого, они явно хотели что-то сказать, но не решались. Наконец, Куракин вышел вперед, и поклонившись заговорил:
— Что же ты прогнал их, государь! Подумали бы ляхи недельку, может, и сговорились бы еще. А так, сколько погибнет душ христианских? Грех-то какой!
— Греха бояться детей не родить, однако родим! — Прервал я его излияния, — где ты такое видел, чтобы ляхи так просто сдавались? Время они хотят потянуть.
— Как где видел, в Москве! Сдались ляхи-то.
— А сколь перед тем осады было?
— А сколь потерь было, если бы на приступ пошли?
— А что в битве с Ходкевичем меньше потеряли?
— Так, то в битве!
— А ты думаешь Сапега или Гонсевский не придут на помощь Смоленску, если он держаться будет?
— Так то, когда еще будет, — пискнул кто-то из заднего ряда, — может ляхи до той поры уже и сдадутся!
— Может, — не стал я перечить, — но быстрее, что до той поры мы сами обессилим. Или вам неведомо, что при долгих осадах народа от болезней мрет никак не меньше, чем в сражениях гибнет?
