— А ты Василий, верно, думал что я мед пью?
— Государь, — раздался голос с другого конца стола, — не изволь гневаться на своего холопа, а скоро ли жена твоя и сын прибудут?
Я медленно обернулся в сторону говорившего и увидел подобострастно улыбающегося Бориса Салтыкова. Первым моим побуждением было спросить его: — «а какое твое дело, собачий сын?», и кинуть чем-нибудь тяжелым, но вместо этого я лучезарно улыбнулся и спросил помягче.
— А тебе какая беда, честной дворянин?
Салтыков смешался, он действительно был только московским дворянином и его, строго говоря, за моим столом быть не должно. Правда, в последнее время думцы усилено домогались, чтобы Бориса пожаловали чином окольничего, какой был у его умершего лет пять назад отца, и я был склонен в этом вопросе уступить. Салтыков был двоюродным братом Миши Романова и принадлежал к старинной московской аристократии, враждовать с которой было опасно. Троюродный брат его отца Михаил Глебович сейчас находился в Польше при дворе короля Сигизмунда. Короче, семейка была подлая и влиятельная.
— Да как же, великий государь, терем великокняжеский вельми ветх. Стыдно будет что царица наша и царевич в таком гладе жить станут. Вели своим холопам за работу приниматься, да поправить его, а не то всем нам бесчестие случится.
Бояре встретили заявление Салтыкова с явным одобрением. В общем, их можно понять, дворец действительно обветшал и изрядно разорен. Говоря о забитых окнах, ветхой крыше и гуляющем ветре, я вовсе не преувеличивал. А все члены боярской думы тоже живут в этом дворце и отсутствие всякого намека на комфорт им вряд ли нравится.
— Чинить этот дворец только деньги на ветер кидать, — отвечаю думе с тяжелым вздохом, — вот, даст бог, отвоюем Смоленск, тогда можно будет о новом дворце подумать, каменном. В таком чтобы и жить и послов принять не стыдно было.
— А какой веры у тебя жена, государь?
Вопрос на самом деле тяжелый. Все прекрасно знают, что принцесса Катарина лютеранка и никому это в православной стране не нравится. Я, конечно, еще во время собора перешел в православие, публично исповедовавшись митрополиту Ионе с прочим клиром, на глазах всех присутствующих отрекшись от католических и лютеранских заблуждений. Но вот, поступит ли так же Катарина, я, по совести говоря, не уверен. И что делать если она заартачится не представляю.
— Что о Заруцком слышно? — задаю вопрос боярам, игнорируя Салтыкова.
— Совсем распоясался проклятый, — сокрушенно вздыхает Пожарский, — доносят что в Коломне укрепился и многие городки вокруг разорил.
— Так надобно унять вора, пока он чего горшего не натворил. Дворянам моим, как я посмотрю, заняться нечем вот пусть, и идут в поход. Коли побьют вора, так я и награжу и пожалую, а нет, так и нет.
Салтыков понимает намек с полуслова и тут же делает вид, что его тут нет. Бояре сокрушенно качают головой, послать войско для того чтобы побить вора, а главное захватить Марину Мнишек и воренка конечно надо, но нет ни людей, ни денег, ни оружия.
— Ладно бояре утомился я, пойду передохну чуток.
* * *
После царского смотра Федькина жизнь резко переменилась. Сотник Корнилий сразу велел ему, не мешкая ехать с собой, взяв холопа и оружие с припасами. На первое время поселили его с Лукьяном в большом деревянном остроге вместе с остальными ратниками сотни Михальского. Впрочем, всего в этой сотне кроме Федора было едва ли три десятка человек. Половина из них были казаки, несколько татар, а прочие и вовсе невесть кто. Единственным боярским сыном среди этого сброда оказался сам Панин.
В первый же день сотник проверил, на что способен Федька. Собрав всех своих людей перед острогом, он показал им нового товарища и велел ему показать, как тот стреляет из лука. Федор, не прекословя, взялся за лук и одну за другой поразил все мишени.
— А теперь с коня, — потребовал Михальский.
С коня Панин отстрелялся не хуже, отчего наблюдавшие за упражнением татары довольно зацокали языками: — «чек якши». Корнилий же ничего не сказал и велел принести лозу для рубки с коня. Это вышло у боярского сына куда хуже, но, в общем, он справился. После чего его проверили, как он бьется саблей пеший. А вот тут парень оплошал, как оказалось любой из сотни владеет специально затупленной для поединков саблей лучше него. Посмотрев, на нахватавшего синяков и шишек тяжело дышавшего боярского сына, Корнилий велел дать учебную саблю ему и вызвал против себя сразу троих. Федька как завороженный смотрел, как лихо сотник отбивается от нападавших на него казаков. Клинок, казалось, был продолжением его руки, не секунды не оставаясь на одном месте, сотник кружился между противниками как волчок, заставляя их сталкиваться и мешать другу. Наконец вдоволь наигравшись Михальский, перешел в атаку, выбил саблю у одного, сбил с ног с другого и обратил в бегство последнего.
— Вот как надо! — наставительно сказал он Федьке, — ну да не беда, научим.
Учеба началась на следующий день, и небо сразу показалось отроку с овчинку. Поднявшись рано утром и коротко помолившись, ратники брались за сабельное учение. Сначала Корнилий показывал сабельный прием и все должны были его повторить, причем сотник придирчиво смотрел за чистотой его исполнения. После этого разбившись на пары, до седьмого пота звенели саблями в учебных поединках.
После учений воинам давали передохнуть и позавтракать, а потом седлали коней, и начиналось учение конное. До сего дня Федор думал, что умеет управляться с лошадьми, но быстро осознал глубину своих заблуждений. Просто верховой езды было недостаточно, надо было брать препятствия, поднимать на всем скаку с земли, нарочно брошенные предметы, уметь соскакивать с коня на ходу и обратно прыгать в седло. Но кроме индивидуальной подготовки была еще и групповая. Учились атаковать врага строем, а потом по команде разворачиваться и, не теряя своего места, отступать. Иногда это делали вместе рейтарами Вельяминова, но чаще Корнилий выводил их одних и учил их ходить крадучись лесными тропами, читать чужие следы и прятать собственные. Хотя похоже прочие Федькины сослуживцы и без того все это умели.
К вечеру парень валился с ног от усталости, но на этом его мучения не кончались. Михальский, как видно, слышал, что сказал Федору царь на смотре и велел ему заниматься грамотой. Хочешь не хочешь, пришлось боярскому сыну браться за учение. Занимался с ним старенький попик с дребезжащим голосом и неожиданно твердой рукой, которой он выводил безупречные буквицы и нещадно бил своего великовозрастного ученика при малейшем подозрении на нерадивость. Нет ничего удивительного, что при таком учении Федька враз вспомнил все буквы и научился хотя и по складам, но довольно бойко читать. Писать получалось хуже, но святой отец решил что ходить ему на старости лет стало трудно и надобно завести палку. Услышав таковые рассуждения, Федор сразу же, елико возможно, увеличил рвение к учебе. Отдыхать удавалось лишь, когда ратников из сотни Корнилия назначали патрулировать город вместе с рейтарами. Конные разъезды патрулировали основные улицы Москвы, для поддержания порядка. Панина часто отправляли в них, возможно для того чтобы он лучше изучил столицу.
