— Боюсь что слишком хорошо!
Честно сказать, я не совершенно не понял в чем дело, но в этот момент откуда-то, как черти из табакерки, выскочили неразлучные, в последнее время, Мишка с Федькой. Внимательно посмотрев на них и отметив несколько растрепанный вид своих рынд, я перевел глаза на служанку пани Марыси. Та, похоже, тоже одевалась впопыхах.
— Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? — поинтересовался я.
— Задайте этот вопрос вашим людям, — немедленно ответила мне Храповицкая.
— Кайтесь грешники! — обратился я к друзьям.
— Не ведаем за собой никакого греха, — решительно заявил Панин, преданно смотря на меня честными глазами.
— А ты Михаил-свет Федорович, тоже не ведаешь? — вкрадчивым голосом спросил я, стремительно краснеющего Мишку.
Узнать, как скоро расколется юный Романов, мне не удалось. Внимательно следившая за происходящим Эйжбета кинулась передо мной на колени и почти плача стала просить не наказывать бедного юношу.
Диспозиция стала проясняться, оставалось лишь выяснить последние детали.
— За кого ты просишь, дитя мое? — обратился я к девушке.
— За пана Михала, конечно, — немного удивилась Эйжбета.
Мне ужасно захотелось спросить служанку, почему она не просит за пана Теодора, в смысле, он не участвовал, или не понравился. Но чудовищным усилием воли я сдержался. Вместо этого я поспешил ее успокоить.
— Я вовсе не собирался его наказывать, — проговорил я, но увидев выражение лица пани Марыси быстро добавил, — по крайней мере, несильно.
Услышав облегченный вздох приятелей, я обернулся к ним и ласково улыбнувшись, добавил: — Вон отсюда, после поговорим.
Парни тут же испарились, будто их тут и не было, а я, обернувшись к Храповицкой, улыбнулся.
— Право, прекрасная пани напрасно сердится.
— Вам легко говорить! Вы победитель и считаете, что все вокруг принадлежит вам и вашим людям. Наш город только что взят врагами, многие доблестные шляхтичи погибли, а прочим предстоит плен, а эта маленькая дрянь тут же спуталась с вашим жолнежем!
— Вы как будто сожалеете, что бедняжку не изнасиловали?
— Тогда в этом не было бы греха!
— Вам легко говорить, ваша милость, — залилась слезами Эйжбета, — вы знатная пани и вам покровительствует русский царь. Вас никто не посмеет оскорбить, а я бедная девушка и меня может обидеть каждый. Эти ужасные казаки и немецкие наемники смотрели на меня так, будто хотели съесть живой, а пан Михал заступился за меня и прогнал их. Я просто хотела его поблагодарить, а потом я не знаю, как это получилось…
— Полно Эйжбета, ступай и приведи себя в порядок, а мы с твоей госпожой навестим бедного пана Якуба.
Девушка всхлипнула в последний раз и, дождавшись кивка хозяйки, сделала книксен и убежала.
— Прошу простить меня, ваше королевское высочество, — извинилась пани Марыся, — я совсем забыла о правилах гостеприимства.
— Не извиняйтесь, вы позволите предложить вам руку?
— Почту за честь, ваше королевское…
— Все поляки упорно титулуют меня герцогским титулом. Вы полагаете мне не удержаться на царском троне?
— По правде говоря, я уверена, что если в ваши руки что-то попадет, вы ни за что это не выпустите. Но поймите меня правильно, мой муж, не смотря на все свое к вам уважение, полагает вас узурпатором.
— Уважение?
— О, если пан Якуб и уважает кого-то, то это вы, герцог. Вы его кумир!
— Не может быть!
— Еще как может, только он даже сам себе никогда в этом не признается. Кстати, как вы накажете своего человека?
— Прежестоко!
— Вы прикажете ему жениться на Эйжбете?
— Ну, не такой уж я тиран! Я полагал ограничиться сажанием на кол. Женитьба все же немного чересчур!
— Вы все шутите, как тогда, когда советовали мне выйти замуж за этого «пана Михала», если Якуб не выздоровеет.
— Святая пятница, так вы приревновали Эйжбету!
— Боже, и этого человека считают великим полководцем!
Так непринужденно болтая мы достигли покоев раненого Храповицкого. Войдя в довольно просторную и светлую комнату, мы застали пана Якуба читающим молитвенник.
— Ты не спишь, — кинулась к мужу пани Марыся, — у нас гости.
— О, ваше королевское высочество, прошу простить, что я не могу встать, чтобы поприветствовать вас должным образом, — заговорил тот прерывистым голосом, увидев меня.
— Как вы себя чувствуете друг мой?
— Мне уже лучше…
— Отец Мартин говорит, что Якубу не следовало проделывать раненому такой трудный путь, — мягко прервала его жена.
— Отец Мартин?
— Да, он из ордена бенедиктинцев, они имели здесь госпиталь.
— Да, помню.
— Отец Мартин добрый человек, но он не понимает, что неизвестность была бы для меня, куда большим испытанием, нежели дорога, — тихо говорит пан Якуб, глядя на Марысю, — где ты была, встречала нашего гостя?
— Да, его величество был столь добр что навестил нас.
— Как ты сказала, дорогая?
— Полно, Якуб, ты же сам знаешь, что королевичу Владиславу теперь никогда не стать московским царем. Так зачем из ложной преданности, которой ни ты ни я не чувствуем, обижать человека, которому мы стольким обязаны?
* * *
Едва чуть рассвело, Михальский поднял свою хоругвь и повел ее на север от Смоленска. Зачем никто не знал, а спрашивать у сотника дураков не было. Не знал о цели путешествия и Федька мерно качавшийся в седле рядом с Корнилием погруженный в свои мысли. Первый в его жизни поход выдался удачным. И в бою настоящем не оплошал, и чести добавилось, и добычей разжился. Дядька Ефим, поглядевший на справных коней с большими вьюками посоветовал даже завести для такого дела воз. И даже предложил, по старой дружбе, отвезти все в Федькину деревеньку, потому как их полк в скорости должны были отправить назад, а Федору, состоящему при царе, когда еще придется. Лемешев и прежде относился к Панину как к сыну, а уж когда сам царь пообещал, что по возвращении из похода выступит сватом к Ефросинье и вовсе воспылал к Федору родственными чувствами. Сам парень, правда, был уверен, что жениться ему пока рановато, но тут ведь не поспоришь. Тем паче, что государь бывал к верным слугам щедр, вон какой терем Михальскому отгрохал, да еще и обещал, что его молодая супруга станет придворной боярыней как приедет царица Катерина. За богом молитва, а за царем служба не пропадает!
— Чего-то ты молчаливый сегодня, — вывел парня из раздумий голос Корнилия, — прямо не к добру!
Качавшийся рядом в седле сотник, немного насмешливо смотрел на своего бывшего подопечного. Формально ставший стряпчим и побывший, пусть и недолго, царским рындой Федор был чином повыше безродного литвина. Однако Михальский, как ни крути, государев телохранитель и участник узкого круга друзей русского царя, от коих у него никаких тайн не было. Так что парень, когда его снова отправили под его начало и не подумал ничего спрашивать, а лишь вскочил в седло, приготовившись следовать за своим бывшим командиром.
