— Меня вчера не было, — продолжал Корнилий, немного подвинувшись к Федору в опасении от лишних ушей, — все ли ладно сделал?
— Угу, — односложно отвечал парень.
— А друг твой как?
— Мне Эйжбета, не говорила.
— А мне все равно, каково ей пришлось, я тебя за Романова спрашиваю!
— Да ладно все получилось, Корнилий! У него теперь только и разговоров что о ней.
— Вот и хорошо.
Какое-то время они продолжали ехать молча, но Федька долго не выдержал и спросил:
— Это из-за Лизы?
— Ох, Федя, что у тебя за манера, сам ведь все знаешь, а все одно спрашиваешь! Да, из-за нее, а то вьется твой Мишка вокруг рейтарского обоза, того и гляди беда будет. А таки и волки целы и овцы сыты.
— Наоборот.
— Чего наоборот?
— Волки сыты, а овцы целы.
Михальский какое-то время непонимающе смотрел на Панина, а потом раскатисто рассмеялся.
— Эх вы, волки, как вас самих эта овечка не съела!
— Какая овечка?
— Да Эйжбета!
Федька немного обиделся на слова Корнилия, а потом припомнил лукавую и немного насмешливую улыбку девушки и ее выбивающиеся из-за чепца кудряшки. Ярко-красные губы, казалось так и просящие поцелуя, и встряхнул головой как от наваждения.
— Что, хороша девка? — Спросил с грустной улыбкой, правильно все понявший литвин, — смотри, парень, польские девушки что огонь, могут согреть одинокое сердце, а могут всю душу выжечь пожаром.
— Хороша Маша да не наша, — беспечно тряхнул головой парень в ответ.
— Вот и правильно!
Какое-то время они ехали молча, но Федька не смог долго молчать и снова спросил:
— А как ты догадался что у Веселухи охрана столь мала будет?
— Да откуда бы ей большой там взяться? — Вопросом на вопрос ответил Корнилий и, видя что Панин не понимает, продолжил, — ну вот сколько в Смоленске польского гарнизона было?
— Перебежчики сказывали тысячу двести душ, — отвечал Федор.
— Ну так вот, стена длиной в шесть верст, а в ней три пролома длинною все три, положим в версту. В каждом проломе сколько по-твоему жолнежей билось?
— Не знаю, — пожал плечами парень, — у Шейнова вала самое малое две сотни ратных было, а в других местах и того более.
— Возьмем на круг, что везде по двести. Стало быть, половина гарнизона в проломах. Еще две сотни — гусары в резерве и что у нас остается?
Федька усиленно пытался сосчитать, но дело шло худо, а его наставник продолжал.
— Едва четыре сотни на пять верст стены, а там ведь еще девять воротных башен и тринадцать глухих. Если у каждых ворот, хотя-бы по десятку, считай сотни нет. В прочих башнях еще полсотни. Стало быть, на одного караульного более десяти саженей стены оборонять и где тут управиться?
— Эко ты ловко посчитал, — подивился Федор, — ровно купец на торгу.
— Да где там, — усмехнулся Корнилий, — это государь посчитал, да мне, так как я тебе сейчас, разложил.
— А если бы с других мест ратники прибежали?
— Так они так и сделали, только наша хоругвь не одна была. В других местах тоже к стенам с лестницами лезли, да с луков и мушкетов стреляли, вот ляхи туда и побежали. А я по прежним временам запомнил, что тут на стене ход обвалился и его толком никто не ремонтировал. Так что подмоге сюда, в случае чего, дольше всего бежать. Вот так-то.
Какое-то время ехали молча, думая каждый о своем. Федька дивился на то как ловко можно сосчитать вражеские силы и определить место для смертельного удара, а бывший лисовчик думал, что помимо грамоты, Панина следовало обучить еще и арифметике.
— А сейчас куда идем? — снова встрепенулся Федор.
— Да так, — неопределенно пожал плечами Корнилий, — на разведку, да и вообще, дела у меня тут.
Через неделю, хоронясь от своих и чужих, отряд Михальского был уже в самом сердце Литвы. Корнилий вел хоругвь одному ему ведомыми тропами, где, иногда казалось, и человечья нога доселе не ступала. Наконец, они оказались подле небольшого городка или, как их называют ляхи — местечке. Оставив большую часть своих людей хорониться в лесу, Корнилий и несколько верных ему людей переоделись в польские кунтуши и собрались, как видно, нанести визит в город. Федька естественно увязался за ним, хотя и бывший лисовчик сразу заявил ему, что даже если Панина вырядить как «радного пана», «москаля» в нем, все одно за версту видно.
В местечко они въехали ближе к ночи и, как подобает знатным путешественникам, прямиком направились в корчму. Немногочисленные прохожие, встреченные ими по пути, безмолвно убирались с пути и снимали шапки. В корчме их тоже встретили как дорогих гостей, низко кланяясь и льстиво улыбаясь.
— Может панове желают отдельную комнату? — вкрадчиво спросил корчмарь, согнувшись в три погибели.
— Нет, мы спешим, — отвечал ему Корнилий, — перекусим только, да дальше поедем.
— Как можно ясновельможный пан, — запричитал корчмарь, — да ведь на всех дорогах разбойничают эти ужасные казаки и татары служащие мекленбургскому дьяволу герцогу Яну Альберту! Опасно, весьма опасно!
— Ничего, мы можем за себя постоять, — только отмахнулся Михальский, — но неси скорее еды и пива, а то нам недосуг.
Сказав это, сотник бросил корчмарю несколько монет и тот тут же накинулся на слуг с тем, чтобы они как можно быстрее выполняли заказ знатного господина.
— Позвольте представиться, — подошел к ним худой как жердь посетитель, одетый в некогда роскошный жупан, явно с чужого плеча, и с саблей на боку, — я здешний шляхтич Ежи Муха-Михальский, герба Погория. Мне знакомо ваше лицо, уж не встречались ли мы раньше?
— Нет, я никогда не бывал в здешних местах, хотя возможно мы виделись где-то еще? Меня зовут Казимир Войцеховский, я направляюсь ко двору князя Радзивила. Присаживайтесь, пан Ежи.
— О, благодарю вас, любезный пан Войцеховский, — тут же плюхнулся тот на лавку, — не прикажете ли подать мне куфель медовухи, а то, ей богу, в горле пересохло.
Желание шляхтича тут же было исполнено, и он немедля ни секунды припал к вожделенному кубку, впитывая бесценную влагу. Утолив жажду Муха-Михальский заметно повеселел и продолжил разговор.
— Благослови вас господь, пан Казимир, вы спасли меня от смерти! Но что влечет вас в Несвиж?
— Я ищу службу.
— Ну, с этим сейчас нет никаких проблем. С тех пор как этот негодяй герцог Ян-Альберт перешел в схизму, и строит козни бедной Речи Посполитой везде нужны храбрые воины. Вы вполне могли бы обратиться к пану Гонсевскому или даже самому гетману Ходкевичу.
— Это верно, но мне хотелось бы не только служить, но и получать за это деньги.
