— Ясновельможный пан дозволит войти своему недостойному слуге? — раздался тихий голос за дверью.
— Входи святой отец, — узнал голос своего давнего приятеля Мариана Печарковского.
Когда-то они вместе учились в иезуитской коллегии, но затем пути их разошлись. Гонсевский выбрал для себя военную стезю, а Печарковский вступил в орден Иисуса. И вот спустя много времени, старые приятели встретились и возобновили дружбу. Пан рефендарий покровительствовал священнику, а тот в ответ снабжал его информацией, причем, подчас такой, что стоила дороже золота.
— Ты что-то узнал?
— Узнал что?
— Матка бозка, дай мне сил! Я спрашиваю, узнал ли ты, куда нечистый унес этого проклятого Лисовского со всем его полком!
— Как тебе сказать, Корвин, я не знаю, куда отправился полковник, но кое о чем догадываюсь.
— Не томи, Мариан!
— Ты ведь знаешь, что этот мекленбургский еретик захватил Ригу?
— Еще бы мне это не знать! Мало мне забот со Смоленском, так он вовсе решил меня в гроб загнать. Ты подумай, это же не какое-то захудалое местечко, это ведь Рига! Ну, вот как он ее захватил?
— А ты знаешь, что он взял с горожан контрибуцию? — Продолжил говорить иезуит, не обращая внимания на филиппики Гонсевского.
— Нет, этого я не знаю, впрочем, следовало ожидать, что он так сделает.
— А ты знаешь, сколько он взял контрибуции?
— Сколько?
— Один миллион талеров, — выразительно проговорил Печарковский.
— Сколько, — задохнулся от непомерности суммы пан рефендарий, — сколько ты сказал?
— Ты слышал.
— Не может быть!
— Завтра к тебе прибудет гонец от Фридриха Кетлера и подтвердит.
— А ты откуда знаешь?
В ответ иезуит только развел руки. Гонсевский на минуту отвернулся, задумавшись, а затем резко повернулся к Печарковскому и спросил.
— Ты думаешь, Лисовский узнал про это?
— А что еще его могло подвигнуть на такое? — вопросом на вопрос ответил священник и добавил, — я уверен, что он узнал не только про миллион. Он еще что-то узнал, скажем, что эти деньги повезли в Москву.
— Ты хочешь сказать, что мекленбургский дьявол оставил Ригу?
— Зачем ему это делать? Нет, его основные силы, как раз там. Я думаю, что он с небольшим отрядом попытается тайно вывезти свалившееся ему на голову богатство.
— Но ведь это опасно!
— Он и не такие кунштюки выкидывал раньше.
— Это верно, но ведь миллион, это же чертовски много!
— Послушай Корвин, когда ты прекратишь богохульствовать? Я ведь все-таки священник!
— Да ладно, Мариан! Когда мы учились ты и не такое говаривал.
— Это было давно Корвин. И я теперь не Мариан, а отец Филипп. Пора бы запомнить.
— Прости святой отец.
— Бог простит, так вот, миллион это конечно много, но на тридцати крепких возах увести можно. Сейчас лето, дороги хорошие, так что можно двигаться довольно быстро. Шансы уйти у него неплохие.
— Если об этом узнал Лисовский, — захохотал в ответ пан рефендарий, — то шансов у него нет совсем! Лисовчики его из-под земли достанут.
— Я не стану об этом жалеть, но вот войска мекленбуржца без него в Риге долго не продержаться. Так что ты имеешь возможность свести на нет эту его победу.
— А когда лисовчики его найдут, то им достанется непомерно большой куш! — продолжал задумчиво бормотать Гонсевский.
— О чем ты думаешь Корвин!
* * *
— Пройдет зима и вернется лето, пройдет зима и будет тепло, наступит весна и расцветут цветы, наступит весна и вернется твой отец, — напевала молодая женщина, кормя своего ребенка грудью.
Ее малыш усердно чмокал губами, демонстрируя завидный аппетит и вызывая умиление у матери.
— Катарина, посмотри, ну разве он не прелесть? — обратилась счастливая мать к сидящей неподалеку подруге занятой рукоделием.
Катарина фон Нойбек отложила свое шитье и, подойдя широко улыбнулась.
— Да, ваша светлость, и на отца очень похож. Такой же настырный и ненасытный.
Не было лучшего способа вызвать у княгини Агнессы Магдалены радость, чем сказать, что ее малыш копия папы. Счастливо засмеявшись, она осторожно высвободила грудь изо рта наевшегося ребенка и спрятала ее за корсажем.
— Все же вам не следовало кормить его самой, — покачала головой Катарина, — может случиться так, что она потеряет форму и привлекательность.
— Ты же знаешь, что я никому не могу это доверить, — мягко ответила ей княгиня, — наши враги могущественны и хитры. Что им стоит подкупить прислугу, если мы потерям бдительность. Нет, я буду сама кормить своего малыша, пока у меня есть молоко, а когда он вырастет, сама буду ему готовить.
— Невозможно представить себе более заботливой матери, чем вы ваша светлость.
— Когда ты сама станешь матерью, ты меня поймешь.
— О, когда это еще будет!
— Ну что ты, Катарина, ты молода и привлекательна. Скоро найдется мужчина, который влюбится в тебя без памяти и попросит твоей руки.
— Интересно, откуда он возьмется при нашей уединенной жизни, — усмехнулась фрейлина, — к тому же, если я выйду замуж, мне придется оставить вас. Нет, право, я не хочу этого.
— Что бы я без тебя делала, дорогая моя.
— Что бы я без вас делала, ваша светлость!
Княгиня Агнесса Магдалена с искренней приязнью улыбнулась своей единственной подруге и хотела было по привычке взяться за серебряный колокольчик, но видя что маленький Иоганн Альбрехт заснул, остановилась в нерешительности. Заметив эту заминку, фрейлина тут же вскочила, оставив свое рукоделье, и легкими шагами вышла из комнаты, чтобы тут же вернуться со служанкой. Та осторожно взяла крепко спелёнатого малыша и неслышно ступая, вышла вон. Молодые женщины, оставшись одни, принялись в очередной раз разглядывать подарки, присланные недавно из Москвы. Мекленбургский герцог ставший царем в далекой и непонятной Московии, прислал их не так давно со своим доверенным человеком по имени Карл Рюмме. Злые языки поговаривали, что еще совсем недавно он был матросом на одном из кораблей сновавший между берегами Швеции, Померании и Польши. Но, герцог странник руководствуясь какими-то своими соображениями, возвысил его, сделав сначала своим офицером, а затем и доверив дипломатическую миссию.
Подарки были просто царскими, несколько мешков набитыми разнообразными мехами превосходного качества. В одних мешках была необычайно темная лисица с легкой серебряной искрой, в других бобровые шкурки, в третьих куница, и наконец, совершенно царские соболя. В каждом из мешков было по сорок шкурок подобранных между собою по цвету. Еще было несколько мешков белки, которых, по словам Карла в России столь много что они там почти не ценятся. Вдоволь налюбовавшись искрящимися и переливающимися на солнце мехами, молодые женщины задумались как ими лучше распорядиться.
