Закон аб извете (доносе) обязывал доносить и на всех родственников изменника. При побеге изменника за рубеж дети, жены, родители, братья становились не свидетелями, а соучастниками побега, заложниками, которые не могли не знать о готовящемся государственном преступлении. Всем им грозила смертная казнь: «А буде кто изменит, а после его в Московском государстве останутся отец или мать, или братья родные и неродные, или дядья, или иной кто его роду, а жил он с ними вместе, и животы, и вотчины у них были вопче — и про такова изменника сыскивати всякими сыски накрепко, отец и мати, и род его про измену ведали. Да будет сыщется допряма, что они про измену ведали, и их казнити смертию же, и вотчины, и поместья их, и животы взяты на государя».
В царствование Петра I произошло резкое увеличение числа государственных преступлений, караемых смертью. В 1713 году царь довел до сведения всех подданных указ: «Сказать во всем государстве (дабы неведением нихто не оговаривался), что все преступники и повредители интересов государственных с вымыслу, кроме простоты какой, таких без всякие пощады казнить смертию, деревни и животы брать, а ежели хто пощадит, тот сам тою казнен будет».
К государственным преступлениям Петр отнес «все то, что вред и убыток государству приключить может». Самым опасным государственным преступлением считался умысел на жизнь и здоровье государя. Тяжким преступлением была измена, которая считалась и страшным грехом. Изменник считался богоотступником и подлежал церковному проклятью. Наряду с побегом к врагу или содействием противнику на войне изменой считались намерение выйти из подданства русского царя, побег подданного за границу или его нежелание вернуться в Россию. Петр всячески поощрял поездки своих подданных в Европу по торговым делам и на учебу, но при этом русский человек мог оказаться за границей только по воле государя. Заграница была «поганым» пространством, где жили враждебные единственному истинно христианскому государству — «Святой Руси» «магометане, паписты и лютеране».
К категории государственных преступлений относились также всякое словесное оскорбление государя и неодобрительное слово о его действиях, «похищение его царского величества казны», утайка ревизских душ при переписи, укрывательства беглых крестьян, рубка заповедных корабельных лесов, неявка служилых людей на смотры и службы, принадлежность к расколу, а также все должностные преступления чиновников. Царь был убежден в том, что чиновники-преступники наносят государству ущерб даже больший, чем воины, изменившие государю на поле боя: «Сие преступление вяще измены, ибо, о измене уведав, остерегутца, а от сей не всякой остережется…» Чиновник, «преслушник указов и положенных законов», подлежал смертной казни «яко нарушитель государственных праф и своей должности».
Тяжким государственным преступлением был бунт — «возмущение», мятеж с целью свержения существующей власти, подавляемый самым жестоким образом. «Бунтом» считалось всякое, даже пассивное, сопротивление властям, несогласие с их действиями. В 1698 году по резолюции Петра I: «А смерти они достойны и за одну противность, что забунтовали…» — казнили около двух тысяч стрельцов. «Бунтовщиками» считались восставшие в 1705 году астраханцы, Кондратам Булавин и его сообщники в 1707—1708 годах и Мазепа с казаками в 1708 году. Само слово «бунт» было запретным, как и слово «измена». Сказавшего это слово арестовывали и допрашивали.
Каждый подданный государя, узнавший о совершенном или готовящимся преступлении был обязан донести властям.
При Петре I большая часть доносов о государственных преступлениях доводилась до сведения властей по системе «слово и дело государево». В это время стало практиковаться несколько форм такого извета. Доносчик мог обратиться в государственное учреждение или к своему непосредственному начальнику и заявить, что имеет «слово и дело государево». Известить власти можно было, обратившись к любому часовому, который должен был вызвать дежурного офицера. Особенно популярен среди доносчиков был пост у царского дворца. Доносы делались и публично. В людном месте доносчик, привлекая к себе внимание, начинал громко кричать «Караул!» и затем объявлял, что «за ним есть слово и дело государево». Таким образом, он вынуждал местные власти заняться его изветом. Лицо, против которого выкрикивалось «слово и дело», немедленно задерживалось и препровождалось: в Петербурге — в Тайную канцелярию, в Москве — в Преображенский приказ, где арестованный, под воздействием жестоких пыток, нередко винился в таких деяниях, к которым не был причастен. Доносы развились до такой степени, что Петру I пришлось принять меры к их ограничению. Было указано, чтобы посадских людей, «сказывающих за собою слово и дело», расспрашивать предварительно в ратуше, в Преображенский же приказ посылать только тех, «о коих по расспросу подлинно окажется, что они знают нечто касающееся особы государя»
.
Громогласные заявления доносчиков о государственном преступлении не одобрялись. Кричать «Слово и дело!» рекомендовалось лишь в том случае, если не было возможности донести «просто», без шума. Однако и за шумные доносы изветчиков не наказывали: Для чиновников, занимающихся сыском, было важно не отпугнуть потенциальных стукачей, дабы «доносители имели б к доношению ревность».
Анонимные доносы запрещались. Присылать или подбрасывать письма считалось преступлением, и следствие по ним не проводилось. Их авторов стремились выявить и наказать, а «подметные» (подброшенные) письма палач торжественно предавал сожжению. Обряд сожжения таких писем, видимо, символизировал уничтожение негативной информации, исходящей от недоброго человека и несущей зло. Если же «подметное» письмо содержало важную для государя информацию, по нему проводилось дознание, которое могло привести к сыску. Доносчик не должен был тянуть с доносом, он был обязан донести сразу же после того, как он услышал о «непристойных словах», а именно «того ж дни. А ежели в тот день, за каким препятствием донесть не успеет, то, конечно, в другой день… по нужде на третий день, а больше отнюдь не мешкать». В Тайной канцелярии и Преображенском приказе было принято не верить изветчикам, приговоренным к казни, если к моменту подачи доноса они просидели в тюрьме больше года, однако важные «застарелые доносы», касающиеся интересов государя, все же принимались к рассмотрению. При допросе чиновники записывали, сколько времени пропущено доносчиком сверх указного срока и указывали причину задержки. Обычно изветчики ссылались на отлучку, занятость, необразованность, незнание законов или на «несовершенство даров разума» — «я не доносил простотою своею, от убожества». За запоздалые доносы изветчик или не получал вознаграждения, или его величина уменьшалась.
Учитывая важность и секретность информации, содержащейся в доносе, не каждый чиновник имел право требовать, чтобы изветчик раскрыл ему «непристойные слова» и объяснил содержание доноса. Многие изветчики хранили содержание доноса в тайне от местных властей и требовали доставить их в столицу, а некоторые из них даже заявляли, что расскажут о преступлении только царю. Такие заявления часто делали уголовные преступники в надежде затянуть время, избежать пытки и, возможно, попытаться сбежать по дороге.
Часто власти получали ложные (дурные, недельные, бездельные) изветы. Доносчики заявляли «слово и дело» и извещали о воровстве, разбое, об утаенных во время переписи душах, о нарушителях монополии на юфть, щетину и соль, о других преступлениях. Однако при следствии оказывалось, что никакого «слова и дела» за такими доносами нет. Часто в качестве «дурных изветов» были заявления на собутыльников во время пьяных ссор и драк. Два монаха — Макарий и Адриан — были посажены за пьянство на цепь и тут же объявили друг на друга «слово и дело». Утром, протрезвев, они не могли вспомнить, о чем, собственно, собирались донести. Не мог вспомнить своих слов и пьяный беглый солдат, кричавший «слово и дело» на подравшихся с ним матросов. А кричал он о том, что матросы якобы несколько лет назад хотели убить Петра I
.
