Нагло и цинично излагает всю свою контрреволюционную историю осужденный по делу трудовой крестьянской партии Сережников. Этот враг открыто в своем письме позволяет себе гнусные выпады против советской власти и партии, их руководящих органов, против коллективизации, восхваляет правых оппортунистов и особенно гнусно инсинуирует против НКВД, обвиняя его органы в терроре, пытках и провокации. Вот некоторые выдержки из письма того распоясавшегося врага, осмеливающегося просить своего освобождения у советской власти, как якобы уже искупившего свою вину: “Ни режим тюремной камеры, ни подвалы ГПУ не заставили меня признаться в том, в чем я не был виновен. Мы уцелели, хотя побуждение покончить с Собой было у многих и многих (в том числе и у меня)… Издерганные тюрьмой нервы рисовали картины одна хуже другой… Между тем следователь искусно играл на чувствах”… “Я уже потерял в это время хранившееся до сих пор душевное равновесие, постоянное предложение о сознании со ссылкой на реплику Горького “не сдающегося врага — уничтожать”, тяжелое положение семьи и безвыходность положения, с другой стороны — посулы сразу облегчить режим, дать свидание и возбудить ходатайство о выпуске, перспектива спасти семью, пересилили нравственную чистоплотность и правели к тому, что я попросил бумаги и написал признание”… И следующая ступень размышления: “Партия ищет выхода и оправдания своих ошибок с принудительной коллективизацией и решила пожертвовать рядом спецов, обвинив их в саботаже и вредительстве делу коллективизации”…Необходимо добавить, что письма, которые действительно заслуживают внимания и требовали вмешательства редакции “Известий”, как правило, игнорировались и вместе с контрреволюционной перепиской Сосновского сваливались в архив. Злостнейшие контрреволюционные письма не сдавались в НКВД (по установленному порядку), а собирались в папках у Сосновского.
Мне кажется, что в порядке очистки аппарата редакции “Известий” следует освободить Сосновского, который и теперь не нашел ничего лучшего, как представить никуда не годную, жульнически протаскивающую прославление Троцкого статью. Прошу это санкционировать. Б. ТАЛЬ. 7/IX».
На л. 22 доноса резолюция Сталина: «Т. Кагановичу». Резолюция Кагановича: «За предложение т. Таля. Каганович». Голосовали: Андреев, Молотов, Ежов, Ворошилов (автографы)
.
Лев Семенович Сосновский был арестован 23 октября 1936 года, через полтора месяца после доноса Таля, а 3 июля 1937 года был приговорен к расстрелу по обвинению во вредительстве и участии в антисоветской троцкистско-террористической организации и в тот же день расстрелян. Его жена Сосновская-Гержеван Ольга Даниловна арестована в 1937 году. Расстреляна 11 сентября 1941 года вместе с другими 156 политическими заключенными Орловской тюрьмы в Медведевскому лесу по ходатайству Берия и с санкции Сталина. Написавший донос Таль вскоре после ареста Сосновского занял должность ответственного редактора газеты «Известия». Однако судьбы доносчиков далеко не всегда были более счастливыми, чем судьбы их жертв. Таль был арестован 2 декабря 1937 года как участник троцкистской террористической организации. 17 сентября 1938 года он был приговорен к расстрелу и в тот же день расстрелян.
Доносительство входило в должностные обязанности. Все руководители ведомств и организаций должны были постоянно и бдительно следить за настроением и поведением подчиненных и докладывать об «отклонениях от нормы» в органы. Редакции газет и журналов, киностудии, издательства, цензурная сеть и Союз писателей осуществляли контроль над словом и поведением литераторов, сценаристов, режиссеров и постоянно информировали о них партийные и карательные органы.
Во времена хрущевской оттепели стало известно, как руководители Союза писателей Ставский, Павленко и Тройский отправили за решетку и на смерть поэтов Осипа Мандельштама и Николая Клюева.
Стала известна и роль в судьбе многих писателей и многолетнего руководителя Союза писателей Александра Фадеева. В 1956 году с трибуны XX съезда КПСС его деятельность была подвергнута жесткой критике М.А. Шолоховым. Фадеева прямо называли одним из виновников репрессий в среде советских писателей. После XX съезда конфликт Фадеева со своей совестью обострился до предела. Он признавался своему старому другу Юрию Либединскому: «Совесть мучает. Трудно жить, Юра, с окровавленными руками»
.
Не случайно именно в пятьдесят шестом году, когда из мест заключения один за другим стали возвращаться оставшиеся в живых репрессированные писатели, Фадеев застрелился. Свою причастность к правящей подлости и клевете он решил искупить смертью, и это, по его мнению, был единственный выход из тупика совести. В предсмертном письме в ЦК КПСС он писал: «…Жизнь моя, как писателя теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение уже 3-х лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять. Прошу похоронить меня рядом с матерью моей»
.
Настроения в среде творческой интеллигенции освещала армия тайных агентов, штатных и добровольных, платных и бескорыстных. Ни один арест, ни одно следственное дело не обходилось без их доносов. И даже когда человек попадал за решетку, к нему в камеру подсаживали так называемых наседок, которые выведывали у него нужную информацию и склоняли давать показания в нужную для следствия сторону. По «сигналам» осведомителей людей арестовывали, а агентурные сообщения обобщались в виде докладов и справок и направлялись вверх «по инстанциям». Наиболее важная информация доводилась до сведения вождя, который и решал судьбу «инженеров человеческих душ» и других представителей творческой интеллигенции.
В докладе секретно-политического отдела ОГПУ «Об антисоветской деятельности среди интеллигенции за 1931 год» отмечается, что год «характеризуется разгромом контрреволюционных организаций интеллигенции, оформившихся в контрреволюционные группы в издательском деле, в кинопромышленности, в краеведении, в музейных и археологических обществах» и «…выявлением нового типа контрреволюционных формирований интеллигенции, для которых, прежде всего, характерен не только глубоко законспирированный метод антисоветской деятельности, но и сознательная, глубокая зашифровка антисоветской деятельности под маской «идеологической непримиримости», «высокой общественной активности», «безоговорочной преданности партии».
В докладе отмечено также, что в творческой практике антисоветские элементы среди интеллигенции становятся на позиции грубого приспособленчества, политического лицемерия — во имя общественной маскировки, а в ряде случаев и материального благополучия. Вместе с тем создается подпольная литература «для себя», для настоящего «читателя-ценителя» капиталистического общества. Реже — выпускаются в печать произведения с сознательно зашифрованным контрреволюционным смыслом. «…Писатель М. Савичев так рисует свою работу над материалом, собранным во время поездки по провинции: “Виденное страшно, голодно и мучительно. Об этом я напишу для себя, это никогда не увидит свет. Для печатания же нужна красная вода, попробую ее предложить издательству”»… Нелегальные антисоветские произведения имеются у ряда московских писателей и антисоветских писательских групп и зачитываются в «своем кругу». Для творческих настроений правой кинорежиссуры характерны следующие высказывания: режиссер Гавронский (Ленинград): «Причины провалов и нерабочего настроения художественных кадров в кинематографии — целиком в том ужасном состоянии, в котором находится страна. Подумайте, какие ставить картины — опять классовая борьба, опять вознесение до небес партийных органов. Все режиссеры поэтому рвутся на заграничный материал. Я вот поставил недавно “Темное царство” — пессимистическую картину, которая, бесспорно, разоружает. Картина эта, конечно, несоветская и контрреволюционная. Ее разрешили только в Москве и Ленинграде. На советском материале можно и должно делать только такие картины».
