Действовала негласно процентная норма для евреев в высших и средних учебных заведениях. Над студентами-евреями всячески издевались, в университетских аудиториях даже устанавливали в последних рядах "еврейские скамьи", чтобы христиане не сидели рядом с ними. Евреев почти не принимали на государственную службу, в школах ограничивали прием евреев-учителей; правительство национализировало многие отрасли промышленности и заменяло рабочих-евреев на рабочих-христиан; власти поддерживали в деревнях польские кооперативы, которые разоряли евреев-посредников. Безработица среди еврейского населения возросла, возрос антисемитизм, и снова, в который уж раз, выход оказался один - эмиграция. В США ввели ограничения на въезд, из Польши впускали туда не более 6000 человек в год, однако желающих было значительно больше, и они отправились в Палестину.
В предыдущей, третьей волне репатриантов было немало идеалистов, которые приехали на эту землю, чтобы создавать новые формы отношений между людьми, - это они основали Рабочий батальон, кибуцы-коммуны и мошавы на основе кооперативного сотрудничества. Эмигранты из Польши в массе своей бежали от притеснений в поисках лучшей жизни. Они ехали сюда не потому, что этого хотели, а потому, что нигде их не принимали, - по этой причине историки отделили эту волну от предыдущей. Так началась четвертая "алия" - в 1924 году.
2
С весны того года они появились в Иерусалиме, Яффе, Тель-Авиве и Хайфе - маклеры, ремесленники, портные и сапожники, мелкие торговцы из польских городов и местечек. Репатрианты из предыдущей "алии" сходили с корабля с котомкой за плечами; теперь же в порту Яффы или Хайфы сгружали мебель, сундуки, орудия труда, тюки с товарами, которые везли на продажу. В 1924 году приехали почти 14 000 человек, и половину из них составили польские евреи; 1925-й год был рекордным - более 34 000 репатриантов. Евреи из Польши селились, как правило, в городах, а потому началась строительная горячка; в Тель-Авиве появились новые кварталы, в Хайфе заложили жилой район, строили дома в Иерусалиме.
Их называли тогда "хозяйчиками", этих новоприбывших. Они привозили с собой небольшие капиталы и открывали фабрики на окраинах городов, магазинчики, ремесленные мастерские, киоски для продажи газированной воды, спекулировали земельными участками, закладывали цитрусовые плантации и тут же их продавали, вздувая цены. На улицах зазвучали идиш и польский язык, появились мужчины в костюмах, галстуках и шляпах, дамы сидели в кафе, одетые по последней варшавской моде. Ничего подобного раньше не знали; прежняя жизнь была скудной, а новая волна репатриантов внедряла свой образ поведения и свое мышление.
Капиталы, привезенные из Польши, способствовали экономическому подъему на этой земле. Появились новые рабочие места, процветал энергичный средний класс, потеснивший мошавника и кибуцника; заговорили о том, что городские поселения предпочтительнее сельских, а состоятельные эмигранты предпочтительнее бедных идеалистов для осуществления сионистских целей. Спорили в домах, на собраниях, на страницах газет; Д. Бен-Гурион предупреждал, что "сила наживы и погоня за прибылями" не способны "осуществить такое гигантское неэкономическое предприятие - собрать рассеянный по свету народ, отвыкший от физического труда, и укоренить его на заброшенной земле".
Но пока шли споры, экономическое процветание закончилось, и с 1926 года начался экономический кризис; этому способствовало и правительство Польши, введя ограничения на вывоз капитала. Приостановилось строительство домов, разорялись частные компании, количество безработных достигло 7000 человек; кризис привел к тому, что многие потеряли свои накопления и уехали из страны. "Средний класс пришел и проиграл, - отметил Бен-Гурион. - Он должен был проиграть, ибо не знал запасного варианта и не был подготовлен к перемене ценностей, с которыми связано строительство Эрец Исраэль".
Четвертая волна репатриации на эту землю продолжалась с 1924 по 1928 год. За это время приехали не менее 67 000 человек, среди них - 9000 евреев из Йемена; уехали около 20 000.
3
В 1920-е годы на этой земле постепенно развивалась промышленность: в Атлите появился завод по переработке соли, в Акко - спичечная фабрика, в районе Хайфы -мукомольная фабрика и цементный завод, несколько текстильных фабрик и завод по производству растительного масла. К 1929 году в стране было 2500 еврейских предприятий и мастерских, работали в них 11 000 рабочих-евреев. Промышленное развитие страны невозможно без источников энергии; огромную роль в этом деле сыграл в те годы один человек, но чтобы начать о нем разговор, придется, как это ни странно, вернуться в Россию, а точнее, в Петербург начала двадцатого века.
1905 год, 9 января по старому стилю - тот день выделяли когда-то черной рамкой в календаре и называли "кровавое воскресенье". 9 января 300 000 рабочих Петербурга организованно пошли к Зимнему дворцу, чтобы подать петицию Николаю II. В ней было сказано: "Мы, жители и рабочие Петербурга, просим у тебя, царь, защиты и справедливости. Мы - нищие и притесняемые! Обманывают нас, считают за рабов, а не за людей, душат нас и не дают вздохнуть свободно... "
Одну из колонн возглавлял инициатор похода священник Георгий Гапон; слева от него шел еще один священник с распятием в руке, справа - эсер Петр (Пинхас) Рутенберг. Чиновники предупреждали Гапона, что не подпустят рабочих к царскому дворцу, -поэтому демонстранты несли иконы и распятия, которые, как они верили, помешают войскам открыть огонь. На подходе к центру города солдаты начали стрелять по колоннам, казаки разгоняли их саблями и нагайками; по официальным данным погибли 130 человек, несколько сот были ранены.
Начальник Петербургского охранного отделения вспоминал через многие годы: "При первом сигнальном рожке горниста, перед первым ружейным залпом Рутенберг схватил Гапона за плечи и бросил его наземь: опытный революционер - он понимал значение сигнала. Благодаря этому Гапон избежал смертельной опасности, а священник, стоявший возле него, был убит. После третьего залпа Рутенберг спросил: "Ты жив?" Гапон прошептал: "Жив". Оба поднялись и побежали. Во дворе дома Гапон снял свою длинную священническую рясу. Рутенберг взял у кого-то пальто, набросил его на плечи Гапону, вынул предусмотрительно захваченные ножницы и срезал его длинные волосы и бороду. Затем окольными путями он повел Гапона на квартиру к Максиму Горькому... О священнике Гапоне ничего не было известно, а затем он вынырнул за границей. О своих переживаниях он охотно рассказывал, не упуская прибавить: "Какой хитрец этот Рутенберг - ножницы захватил с собой!"."
После октябрьской амнистии 1905 года Гапон вернулся в Петербург, вступил в контакт с полицией, передавал сведения о революционерах, которые были ему знакомы. Эсеры не прощали предателям; П. Рутенберг заманил Гапона на пустую дачу возле финской границы, там ему устроили суд и тут же повесили; лишь через месяц полиция обнаружила в доме тело священника.
Во время Первой мировой войны Рутенберг приехал в США, где создавал добровольческий еврейский батальон, чтобы в составе британской армии освободить Палестину от турок. Он провозглашал: "Мы сможем получить Эрец Исраэль лишь в том случае, если еврейская кровь прольется за ее освобождение. Если мы, современные евреи, не выполним нашего долга перед народом, то на нас, на наших детей и внуков ляжет вечное проклятие и позор. Теперь или никогда!" Х. Вейцман: "Познакомившись с Рутенбергом поближе, я был поражен его энергией... Рутенберг производил впечатление некоей гигантской турбины, работающей для единственной, но великой цели".
