В некрологе Всеволоду Юрьевичу Большое Гнездо в написанной в тех краях Лаврентьевской летописи помещено обращение Всеволода к его старшему сыну Константину, посаженному им на новгородский стол, где читаем, что «Новгород Великыи стареишиньство имать княженью во всей Русьскои земли», а на Константина «Бог положил… стареишиньство в братьи твоей, но и въ всей Руской земли» [ПСРЛ. Т. 1, стлб. 422].
А неоднократная демонстрация военной силы Новгородской земли в столкновениях с киевским Югом давала веские основания для таких претензий. Три раза — в былинные времена Олега Вещего, в жестокие времена Владимира Святого и в «просвещенные» времена Ярослава Мудрого — Север ставил «своих» князей во главе всей Руси. Но почему-то победа Ярослава и многолетнее пребывание этого великого князя в Новгороде поставили предел новгородским претензиям на первенство. Более того, после падения киевской славы в XII–XIII вв. и после жуткого «Батыева погрома» Новгород Великий «обязан» был закрепить за собой статус первой и единственной столицы поднимающейся новой Руси. Но этого не случилось… и поиск ответа на вопрос «почему?» станет центральной интригой этого рассказа. Поиск этот обещает быть непростым, а значит, большую загадку новгородской истории придется разбить на ряд малых загадок новгородской политики и экономики.
1. Загадка власти в Великом Новгороде
Если вы смотрите телевизор, то вы привыкли, что хорошие парни всегда побеждают плохих. И так всегда, кроме девятичасовых новостей.
Эпиграф к первой части романа Ю. Л. Латыниной «Промзона»
Загадочное «изгнание князя» 1095 г. Своеобразным итогом новгородской борьбы за «место под солнцем» в X–XI вв. стало правило, установленное якобы Ярославом Мудрым и отдававшее Новгород старшему сыну великого князя. Во всяком случае, такими старшими сыновьями были княжившие на новгородском столе последовательно Владимир и Изяслав Ярославичи, а также сын последнего Мстислав Изяславич. Вот только после смерти Ярослава Мудрого и формирования специфической формы правления, которую так и подмывает назвать «триумвиратом Изяслава — Святослава — Всеволода Ярославичей», великий князь уже никогда не являлся де-факто отцом-патриархом для всего стремительно разрастающегося «рода святого Владимира», а значит, и положение волости старшего сына такого великого князя автоматически означало умаление новгородского положения. Начало же в 1068 г. череды переходов великого княжения из рук в руки быстро и качественно уничтожило весь смысл этой традиции. Ярким примером неустойчивости положения новгородского князя стала печальная судьба Глеба, сына Святослава Ярославича, княжившего в Новгороде с 1069 г. Казалось бы, этот князь уверенно, при помощи топора и умного слова, держал в своих руках Новгород, успешно выступая иногда даже против воли всех новгородцев. Но в 1078 г. после смерти его отца и вокняжения в Киеве его противника Изяслава Ярославича Глеба «выгнаша из города и бежа за Волок и убиша [его] чудь». Так проходила мирская слава новгородских князей.
Следующий известный и противоречивый сюжет, связанный с изгнанием/посажением князя новгородцами, — это история 1095 г. с изгнанием из Новгорода Давыда Святославича и вокняжением там будущего Мстислава Великого, сына Владимира Мономаха. Согласно статье Повести временных лет от 6603 г., имела место классическая акция гражданского неповиновения: «Иде Давыдъ Святославичь из Новгорода Смолиньску. Новгородци же идоша Ростову по Мстислава Владимировича, и поемше ведоша и Новугороду, Давыдови рекоша «Не ходи к нам»…»
Но, соотнося сообщения киевского летописца с сообщениями Новгородской первой летописи [ПСРЛ. Т. 3, НПЛ. С. 19], воспоминаниями активного участника событий в «Поучении Владимира Мономаха» и содержанием дипломатической переписки 1095–1097 гг., можно увидеть, что за сценой с «народным изгнанием» Давыда скрывается яростная подковерная княжеская борьба. Именно в это время сошлись в междоусобной войне представители второго поколения потомков Ярослава Мудрого. С одной стороны встали Святополк и Владимир Мономах, сыновья Изяслава и Всеволода Ярославичей, контролировавшие, видимо, Киев, Переяславль Южный, Смоленск и Ростов с Суздалем. С другой стороны встали братья Олег и Давыд Святославичи, удерживающие за собой отцовский Чернигов, Новгород, Муромо-Рязанскую землю и, возможно, далекую Тмутаракань. И вот с высоты птичьего полета, когда можно разглядеть не только новгородские, но и общерусские страсти, вся история с «народным» изгнанием Давыда из Новгорода выглядит очень и очень странно. Почему Давыд отправился из Новгорода в Смоленск, в волость Мономаха, противника Святославичей? Почему Новгородская первая летопись под 1095 годом сообщает о походе Святополка Изяславича и Владимира Мономаха под Смоленск против Давыда и почему, по мнению новгородских летописцев, Давыд Святославич по итогам этого похода не потерял, но получил Новгород? Почему Владимир Мономах в своем знаменитом «Послании» к Олегу, старшему из двух братьев Святославичей, обращаясь к адресату, заведомо знакомому с реальной историей княжеской распри 1095–1097 гг., фактически подтверждает сообщение новгородского летописания о пропущенном в Повести временных лет походе на Давыда Святославича? Почему, как верно отметила T. Л. Вилкул [см. подробнее: Вилкул Т. Л. Люди и князь в древнерусских летописях середины XI–XIII вв. М.: Квадрига, 2009. С. 157–160], в своём послании Мономах подчеркивает, что его сын Мстислав «хлеб едучи дедень», если есть этот дедовский хлеб (то есть сидеть в «отчине» своего деда Всеволода Ярославича) Мстислав Владимирович мог лишь в Ростове и Суздале, но никак не в Новгороде, где он должен был находиться, по приведенному выше мнению киевского летописца? Предложить непротиворечивый и убедительный ответ на все эти вопросы пока никому не удалось, но при этом бесспорным выглядит вывод о том, что на первый взгляд «самостийное» решение новгородцев по замене представителя Святославичей на князя из потомков Всеволода являлось частью сложного лавирования «Северной столицы» в масштабной общерусской «княжеской игре». В этом свете особо любопытно выглядит сообщение «опального» ныне Татищева о новгородском посольстве в Переяславль Южный и ответной поездке Владимира Мономаха в Новгород, завершившейся «новгородской клятвой» «иного князя не призывать, но содержать [Мстислава Владимировича] в чести до самой кончины» [см. подробнее: Коринный Н. Н. Переяславская земля X — первая половина XIII в. Киев, 2002. С. 83]. Видимо, именно в таком духе и придется историкам будущего строить «компромиссную» картину одного из первых проявлений знаменитой новгородской «вольности в князех». А мы для себя отметим, что уже с этого времени внешне самостоятельная новгородская «княжеская политика» стала на путь поиска баланса между конкурирующими княжескими группировками, претендующими на «Северную столицу». Причем критически важно будет постоянно следить за часто неявными нитями, связывающими «местные» новгородские события с общерусским контекстом. Так, например, по-новому можно взглянуть на столкновение новгородцев в 1102 г. уже со Святополком Изяславичем, великим князем Киевским. Новгородские послы заявили тогда в Киеве об отказе принять сына киевского князя вместо всё того же Мстислава Владимировича в следующих примечательных выражениях: «с нами слово от новгородец таково: не хощем Святополка, ни сына его; аще ли две головы иметь сын твой, то пошли его; а сего [Мстислава Владимировича] дал нам Всеволод, и вскормили есмя себе князя, а ты шел еси от нас».
