Провожали и некоторых других персонажей — на Масленицу (ранней весной) провожали Масленицу, на Ивана Крестителя (летнее солнцестояние) бросали в реку Купалу, у южных славян Мару, Марену, и т. д. Подмеченная Проппом общность ряда компонентов обрядности этих праздников очень важна, но вряд ли она объяснима общностью крестьянских работ: сезоны-то разные. Скорее общность нужно объяснять ответвлением одних праздников от других (или другого). Масленичный ритуал с подъемом и скатыванием огненного колеса, увязываемый с магическим обеспечением схождения солнца от верхней точки на эклиптике, соответствует летнему солнцевороту, а не весеннему подъему солнца к этой точке. Но празднование Ивана Купалы, сохранившееся на Украине и в Белоруссии, вытеснено в русских землях христианским постом. Перед постом оно и образовало Масленицу, которой нет на Украине и в Белоруссии.
Кроме этого ритуала Купальские торжества характеризуются интенсивной сексуальностью (Купало — не от слова «купать», а от совокупления) и элементами культа Перуна. Купало — не имя, а кличка, эпиклеза Перуна. Еще более эротичность проявляется в Ярилках, «проводах Ярилы», которые также оказываются вытесненными со своего календарного места обрядами того же комплекса, а итифаллический Ярило — другая эпиклеза Перуна (связанная с его сексуальными, брачующими функциями).
Таким образом, под этими языческими по составу, но поздними новообразованиями выявляется исконный регулярный языческий праздник «Проводы Перуна», отмечавший его погубление, смерть и совпадавший по календарному месту с летним солнцеворотом. По- видимому, описанное в летописи низвержение идола Перуна (избиение идола «двенадцатью мужами», оплакивание другими, сплав по воде) являлось на деле непонятым авторами летописи описанием регулярных проводов Перуна в день летнего солнцеворота.
Напрашивается предположение, что если были проводы, то должна быть и встреча — ежегодное появление Перуна, его рождение. Действительно, в противоположной точке календарной шкалы, на месте зимнего солнцеворота, в народном календаре есть целая декада вполне языческих торжеств — Святки. У южных славян этот праздник отмечается почитанием дубовой колоды, называемой Бадняк, которой приписываются атрибуты антропоморфного божества, причем старика, а одновременно появляется молодой Божич (сын бога). У русских в это время проводились игры ряженых, среди которых примечательны «игры с умруном». Покойника, которого изображал ряженый, якобы оживляли сугубо сексуальными действиями. В число этих действий входили мастурбация и фелляция, к которым вынуждали «девок» деревни. Этот способ оживления и омоложения связан с верой в благотворные свойства мужского семени. Сама же идея оживления родственна древней индоевропейской идее сансары (второй жизни на земле, переселения душ).
Итак, Перун оказывается божеством из ряда умирающих и воскресающих богов. В соответствии с циклом его празднеств год у восточных славян делился на две половины, подобно тому, как делился у греков на эпидемию и аподемию по праздникам встречи и проводов Аполлона. Только в соответствии с другим климатом точки деления падали у восточных славян на другие сроки. Культ же Перуна, как и Аполлона, отправляли именно женщины и девушки.
Вероятно, наличие в славянском языческом пантеоне умирающего и воскресающего божества и его главенство повлияли на выбор вер — обеспечили преимущество христианству, с его воскресением Иисуса Христа, и облегчили славянам сравнительно быстрое восприятие христианства. Главная мистерия христианства была им близка и понятна по сути.
RESURRECTION OF PERUN
An approach to reconstruction of East-Slavic pagan religion by L. S. Klejn
Summary
Leaving aside conjectures, inferences by analogy, indirect considerations, and guess-work while addressing the original material, the sources, it appears that time and victorious Christianity have worked well at destroying the Slavic pagan religion: the information we obtained on Perun was very scarce and fragmented. The memory on Perun seems to remain only in some swearwords, in a couple of stories mentioned in the chronicles (on erecting and overthrowing of Perun's and other gods' idols in Kiev and Novgorod), as well as in oaths using the names of these gods in treaties with the Byzantines. The accusations levelled at the «apostates» in sermons by early Christian preachers contained little specific information. Similar names of pagan gods are known in some related Slavic languages. There is also some evidence on functions of these characters among several related peoples. This evidence concerns not so much their mythology, as the rituals associated with it. Myths of Perun have not been recorded.
Only from the time of the Renaissance and consequent study of classical mythology in Europe did the interest in domestic pre-Christian phenomena begin, particularly in the material that could be directly compared to similar classical examples. Addressing the mythology of some linguistically and culturally related peoples, two Polish authors of the 15th—16th centuries, A. D., J. Dlugosch and M. Srtryjkowski, retold (in a somewhat confused and tangled way) some data from the Russian chronicles, as well as cited what they themselves heard in the East. In the 17th century, further evidence on pagan beliefs was collected by the German, English and other European travelers to Russia.
In Russia itself, the studies of domestic paganism began only since the era of Peter the Great, i.e. the 18th century. Initially, the confused notions of Western scholarship of the time were borrowed wholesale. In the early 19th century, Russian scholars still based their approach on purely speculative considerations. They produced long lists of gods culled from enigmatic words in proverbs and songs (cf. A. S. Kaisarov, G. Glinka, a.o.). They strived to present the religion of their ancestors in a positive and idealized manner, not only as pre-eminent among the other pagan religions, but also as near to Christianity (cf. P. Stroev, M. Kastorsky, N. Kostomarov, S. M. Solovyev). The Slavophiles, however, did not support fully this approach; they advanced the idea of the original closeness of Slavic customs to orthodox monogamy and denied the existence of any developed pagan polytheism at any time. In their opinion, the pagan gods of the Chronicles were brought to Russia by the Varangians.
Since the middle of the 19th century when the research of the comparative school began, it had established the close connections between the mythologies of various Indo-European peoples. The Slavic system appeared to be kindred to the Greek, Roman and Indian systems. The entire pantheon began to be thought of as derived from the common matrix of the original Indo- European ethnos (Ur-Volk). In the spirit of the solar-mythological school, the anthropomorphic deities were thought of as derived from the worship of nature, and through poetic allegories (see D. O. Shepping, A. N. Afanasyev). In the spirit of diffusionism, A. S. Famintsyn continued the Slavophile traditon, while N. I. Kareev defended the secondary emergence of monotheism. The adherents of evolutionism, developed in the 70s and 80s of the 19th century, derived the images of gods from the lower demonology — from the belief in spirits (in Russia demonology was studied by N. F. Sumtsov).
