(Кстати, на миниатюре 111 (л. 45) Радзивиловской летописи черти с двух сторон от Перуна пририсованы позднее пером.)
Все это может лучше объяснить общую суть языческой реформы Владимира. Не очень ясно, чего он добивался бы, устанавливая . шесть кумиров на холме вне двора, если и до него славяне почитали того же Перуна и других богов. Изменить состав пантеона? Если же предположить, что он установил одного Перуна в Киеве и его же в Новгороде, то вся операция становится попыткой введения монотеизма на языческой основе. Заставить всех поклоняться только богу-покровителю князя и его дружины. Так и рассматривает дело Ловмяньский.
Я, конечно, упрощенно излагаю здесь суть проблемы и отнюдь не считаю, что Ловмяньский непременно прав. Однако из изложенного ясно, что от этой проблемы нельзя отмахнуться так, как это делает Рыбаков (он считает, что, поскольку «пантеон» обнаружен археологами, то и спорить не о чем; но сколь достоверно он обнаружен, это мы увидим далее).
О том, что первая религиозная реформа Владимира имела именно такой характер — установления общегосударственного верховного бога — писал в свое время Аничков, в наше время отстаивает М. А. Васильев (1999: 201-266). В специальной статье (2000) он рассматривает «выбор вер» как гораздо менее предопределенный, чем это принято полагать. Перед Русью стояли тогда не четыре альтернативных возможности приобщения к мировой тенденции монотеизма (две христианских конфессии, иудейская вера и . _ мусульманство), а пять. Пятой альтернативой было преобразование собственного язычества в монотеистическую религию. Языческая «перунова» религиозная альтернатива была вполне реальной перспективой. Именно такой путь предпочла Литва, которая придерживалась язычества по XIV в. включительно — еще князья Гедимин и Ольгерд были язычниками, и только Ягайло в самом конце XIV в. принял христианство. Если бы не трудная политическая ситуация в Византии, склонившая императоров породниться с киевским князем, возможно, он бы и ограничился преобразованием язычества. Эта упущенная историческая возможность как бы льет воду на мельницу нынешних неоязычников, но как раз пример Литвы показывает бесперспективность этого пути. Васильев оговаривает, что движение по этому пути было бы все равно кратковременным, иначе говоря — тупиковым. В реальной ситуации того времени Русь не могла успешно развивать свою экономику,
культуру и дипломатию, оставаясь вне сообщества европейских государств, вне культурного пула мировых религий.
Рассказ о крещении новгородцев тоже не столь прост, как по летописи излагает Рыбаков. Это показало очень глубокое исследование В. Л. Янина. Исходным пунктом он взял сообщение Никоновской летописи, по которой крещение проходило дважды: сначала с митрополитом Михаилом Добрыня крестил новгородцев и «идолов сокруши», а после смерти Михаила митрополитом стал Леонт, который поставил в Новгород епископа Иоакима, тот «Перуна разсече и в Волхов вверже». В более ранних сводах нет двукратного крещения, а есть две разные версии. Потом они слились. С одной версией в общий текст вошел анекдот о пидьблянине, который оттолкнул свергнутого и брошенного в реку Перуна: «ты, рече, Перушице, досыти еси пил и ял, а ноне поплови прочь». С другой версией вошел анекдот о палице, брошенной Перуном на мост, оба анекдота вошли в тексты лишь в XV в. и не отражают реальности X в.
Янин привел доказательства того, что в Иоакимовскую летопись традиция о Михаиле вошла из «Хронографа», а с нею — рассказ о насильственном крещении новгородцев Добрыней и Путятой с помощью ростовского войска. Этот эпизод, рассказанный от первого лица, взят из какой-то повести. Ее сведения отчасти вымышлены, но совпадения деталей с археологическими материалами Новгорода (большое пожарище в береговой части Неревского и Людина концов и др.) показывают, что в основе ее лежало предание, близкое к реальности (Янин 1984: 40-56). Таким образом, тогда как популярные анекдоты далеки от исторической действительности X в., как раз сюжет, считавшийся сомнительным (Иоакимовская летопись утрачена, в ней много фантастики), приближает нас к древности. Разумеется, построение Янина тоже является реконструкцией и может быть оспорено, однако оно расширяет диапазон возможных представлений о событиях.
Обходясь без критики источников, Б. А. Рыбаков сильно обеднял и упрощал решение проблем истории, придавал своим решениям архаичный характер.
Древнерусские языческие святилища
Вопрос о «шестибожии», о пантеоне Владимира и летописных сообщениях обычно проверяется и подтверждается археологическими памятниками. В литературе постоянно фигурируют так называемые «древнерусские языческие святилища» — комплекс, исследованный под Новгородом в Перыни, капище-пантеон князя Владимира в Киеве, жертвенник Святовита-Рода в «городке Кия». Наиболее масштабные интерпретационные разработки этих памятников принадлежат академику Б. А. Рыбакову (1987). Однако из этих разработок, на которых практически почти все основываются, не ясно, где проходит граница между фактами и фантазиями. Попробуем разобраться.
1) Святилище Перуна в Перыни близ Новгорода. Как уже упоминалось, польский историк, участник Ливонской войны, Мацей Стрыйковский, побывав в России, привел в своем труде сведения о древнем языческом святилище Перуна близ Новгорода. В 1582 г. его труд был издан (от своего имени) итальянцем Алессандро Гваньини. Там сообщается, что идол Перуна, возвышавшийся в этой местности, «имел вид человека, держащего в руке кремень, наподобие молнии, так как слово «перун» у русских и поляков означает «молния». В память этого идола днем и ночью горел костер из дубовых поленьев; если он потухал по небрежности служителей, которым был поручен присмотр за ним, то их безжалостно предавали смерти» (Stryjkowski 1846).
В 1654 г., голштинский дипломат в России Адам Олеарий записал:
«Новгородцы, когда еще были язычниками, имели идола, называвшегося Перуном, т. е. богом огня, ибо русские огонь называли Перун. И на том месте, где поставлен этот их идол, построен монастырь, удержавший имя идола и названный Перуновым монастырем. Божество это имело вид человека с кремнем в руке, похожим на громовую стрелу (молнию) или луч. В знак поклонения этому божеству содержали неугасимый огонь, раскладываемый из дубового леса, и если служитель при этом огне допускал огню потухнуть, то наказывался смертью» (Олеарий 1870: 80-81; изд. 1906: 128-129).
Тут многое явно списано со Стрыйковского, причем кое-что перепутано. Стрыйковский, зная слово «перун» по-польски как обозначение молнии, ошибочно предположил такое значение за этим словом и в русском языке. Олеарий опустил польский вариант и оставил только русское значение, которого в русском языке это слово не имело, да и распространил смысл термина на «огонь». Славяне называли «перуном» молнию, а не огонь (поэтому переводчик в издании 1870 г. добавил в скобках «молнию». В издании 1906 г. перевод уточнен: слово «молнию» опущено). Кремень не был похож на молнию или луч, а назывался «громовой стрелой» и т. д. Поэтому все новое, что содержится в сообщении Олеария по сравнению со Стрыйковским, вызывает сомнение. Но монастырь, поставленный на этом месте и названный по имени Перуна, упоминают оба.
