На этом фоне утраты иллюзий и потери темпов наступления 12 ноября в Орше – ставке группы армий «Центр» – было созвано совещание начальников штабов. Оно должно было стать одним из решающих моментов в истории германской армии. Перед старшими офицерами был поставлен простой вопрос: следовать ли им здравому диктату собственной военной совести, встать на зимние квартиры, дать отдых солдатам и отремонтировать материальную часть, не торопясь, обдумывая следующий этап кампании? Или им следовало пойти на риск, используя остатки собственных сил против неизвестной величины – оставшихся у Красной армии войск и второго уже известного фактора – суровости русской зимы? Разумеется, в каждой кампании бывают случаи, когда состояние противника может явиться тактической возможностью, требующей энергичного, даже отважного использования. Но является ли это одним из таких случаев? Доказательства того, что русские находятся на грани крушения, слишком ненадежны и по большей части основаны на расчетах, которые уже показали свою ошибочность. Что касается зимы, то данные за последние сто пятьдесят лет являлись неоспоримыми, однако ничего не было сделано для ведения маневренной войны в зимние месяцы, кроме запросов на зимнее обмундирование.
Совещание в Орше было созвано штабом сухопутных сил (ОКХ), то есть самим Гальдером, и на нем присутствовали начальники штабов (но не командиры) подчиненных армий в группе армий Бока. Хотя Орша была местом размещения штаб-квартиры Бока, совещание проходило не в ней, а в служебном поезде Гальдера, поставленном на запасный путь на станции. И хотя прозвучало приглашение к официальному «обсуждению» после обращения Гальдера, которым открылось совещание, было ясно, что оно должно касаться деталей, но отнюдь не принципа. Начальник Генерального штаба привез с собой приказы на осеннее наступление 1941 года, которые и были розданы без каких-либо поправок присутствующим в конце совещания.
Решение, о котором объявил Гальдер – возобновить наступление на Москву, – часто приводится как один из многих примеров того, как Гитлер вынуждал своих генералов к действиям, с которыми они были не согласны. Но, как и многие другие «примеры» губительного вмешательства фюрера, недолгое объективное рассмотрение выявит и другую сторону дела, которую можно с таким же успехом приводить в качестве иллюстрации типичного отсутствия гибкости у германского Генерального штаба.
В конце октября можно было сказать многое в пользу последней попытки достичь советской столицы. И Гальдер, и Браухич (в своей осмотрительной манере) пытались убедить Гитлера сосредоточиться на Москве с начала кампании. В докладах, разговорах, меморандумах настаивали только на этом курсе, исключая все другие. После боев под Вязьмой – Брянском было ликвидировано последнее препятствие (во всяком случае, по данным Бока). Было еще и то соображение, что, если не предпринять эту попытку, закрепление «зимней линии» потребует отходов; и пусть они будут незначительными, но в ходе выравнивания линии фронта придется отдавать землю, купленную немецкой кровью. Как смог бы кто-нибудь в ОКХ объяснить это фюреру, да еще сразу после величайшей победы во всей кампании?
Все это можно понять, и, вероятно, Гальдер и Браухич пришли к решению начать новое наступление где-то между 26-м и 30 октября, поскольку приказы на передислокацию войск группы армий были разосланы в это время. Обе пехотные армии Штрауса и Вейхса были перемещены на фланги; Рейнгардт (принявший командование группой Гота) и Гёпнер были поставлены рядом на левом фланге Клюге, а Гудериан приблизился, чтобы занять положение на правом фланге Клюге, как это было 22 июня.
Но пока шли эти перемещения, предпосылки, на которых строился план ОКХ, с каждым днем теряли реальность. Влияние погоды на моральное состояние людей и эффективность работы техники стало более пагубным, чем ожидалось. Сопротивление же русских не только не уменьшалось, но и усиливалось. Еще за несколько дней до поездки в Оршу Гальдеру должно было быть ясно, что задача достичь Москвы до Рождества будет очень трудной операцией. Фюрера беспокоило, что его бронетанковые дивизии вязли в лесах Истры, поэтому он был скорее за широкий обход за Москвой, чем за прямое наступление на столицу. «Город падет, и мы не потеряем ни одного человека», – сказал он Муссолини. Этот план хорошо выглядел на настенной карте в Растенбурге, но он полностью игнорировал состояние войск и особенности местности. Тем легче было бы генералам представить единое мнение и отбросить идею наступления на Москву в любой форме.
Имеется только два документа, относящихся к тому, что происходило на совещании в Орше. Один – это запись в дневнике Гальдера. Она краткая, и в свете его вырисовывающегося отношения к операции смысл ее кажется непоследовательным. Второе свидетельство исходит от Блюментритта, начальника штаба у Клюге, данное на допросе в 1946 году. Из него становится ясно, что, если бы Гальдеру была нужна поддержка, он получил бы достаточное количество профессионально обоснованных возражений.
Начальник штаба группы армий «Юг» фон Зоденштерн выразил самое энергичное несогласие с идеей дальнейшего наступления. То же самое сделал и начальник штаба группы армий «Север». Фон Грейфенберг из группы «Центр» встал на неопределенную позицию, указав на весь риск наступления, но не выразив протеста. Он был в щекотливом положении. Фельдмаршал фон Бок (у которого он был начальником штаба) был очень сильным профессионалом, но честолюбивым человеком, и его взоры были устремлены на Москву…
Некоторые подчиненные штабные офицеры были гораздо более откровенны. Получив задачу овладеть железнодорожным узлом города Горького (в 250 милях за Москвой, то есть восточнее ее), Либенштейн запротестовал: «Сейчас не май, и мы сражаемся не во Франции!» Гальдер бесстрастно выслушал возражения и закрыл совещание, сказав, что наступление – это «желание фюрера» и что необходимо захватить железнодорожные узлы, «так как ОКХ имеет сообщения о том, что большие русские резервы, равные по численности свежей армии, находятся на пути из Сибири».
На этой крайне обескураживающей ноте совещание закрылось, и штабные офицеры разъехались по своим армиям готовиться к решающему сражению.
Переброска войск с Дальнего Востока всерьез началась в первые дни ноября, и к тому времени, когда снова началось наступление немцев, Жуков более чем удвоил численность своих войск по сравнению с начальным периодом в середине октября, когда он принял на себя командование
[66]. Однако мощь русских оставалась меньшей по сравнению с вермахтом и по количеству, и по вооружению. Чтобы выровнять численное соотношение с немцами под Москвой, русская Ставка хладнокровно шла на риск, постепенно забирая дивизии из других секторов фронта, где она еще могла «использовать» пространство, пока не установится зима. Тимошенко получил приказ прислать к Москве с обескровленных южных фронтов танки и артиллерию и вместе с тем был вынужден сохранить большинство своих дивизий в районе Белгород – Елец, где они могли оказать косвенную поддержку левому флангу Жукова. На дальнем северном конце все местные (то есть не прибывшие с Дальнего Востока) резервы были сосредоточены в две армии – 4-ю и 52-ю. Они были непосредственно подчинены Ставке и получили двойную задачу вновь открыть железную дорогу Ленинград-Тихвин – Москва и организовать достаточно энергичное наступление, чтобы предотвратить пополнение группы армий «Центр» за счет войск Лееба.
