После начала войны обнаружились признаки готовности Китая к победе Ханоя. Разведка сообщала о строительстве китайцами дороги в северном Лаосе, которая имела мало общего с продолжающимся конфликтом с Соединенными Штатами, но могла понадобиться для реализации послевоенной стратегии выравнивания соотношения сил с Ханоем или даже для возможного конфликта из-за Лаоса. В 1973 году, после Парижского соглашения об окончании войны во Вьетнаме, Чжоу Эньлай и я вели переговоры о послевоенном урегулировании для Камбоджи. В основе его лежала коалиция между Нородомом Сиануком (бывшим правителем Камбоджи, жившим в изгнании в Пекине), действующим правительством в Пномпене и красными кхмерами. Главной целью урегулирования ставилось создание препятствий для захвата Индокитая Вьетнамом. Соглашение в конечном счете провалилось, когда конгресс США фактически запретил любое военное участие Америки в регионе, исключив какую-либо роль Америки в этом деле
[516].
О скрытом враждебном отношении Ханоя к тогдашнему союзнику мне втолковывали во время моего визита в Ханой в феврале 1973 года с целью разработки вопросов, связанных с выполнением Парижского соглашения, парафированным двумя неделями ранее. Ле Дык Тхо пригласил меня в национальный музей Ханоя, планируя в основном показать мне экспозиции, посвященные исторической борьбе Вьетнама против Китая — формально все еще союзника Вьетнама.
После падения Сайгона в 1975 году присущая этим отношениям историческая вражда разразилась вновь, причем геополитика взяла верх над идеологией. Соединенные Штаты, как оказалось, были не единственными, кто неправильно оценил значение вьетнамской войны. Когда Соединенные Штаты вторглись в первый раз, Китай рассматривал это как своего рода последний вздох империализма. Пекин, почти не задумываясь, сделал ставку на Ханой. Он расценил американское вмешательство как еще один шаг по окружению Китая — почти так же, как десятью годами ранее в связи с вмешательством США в Корее.
Парадокс в том, что с геополитической точки зрения долгосрочные интересы как Пекина, так и Вашингтона должны были быть идентичными. Оба должны были бы предпочесть статус-кво, при котором Индокитай разделили бы на четыре государства. Вашингтон выступал против господства Ханоя в Индокитае исходя из идеи глобального порядка Вудро Вильсона — права на самоопределение существующих государств — и убежденности в глобальном коммунистическом заговоре. Пекин в общем-то преследовал ту же цель, но он руководствовался собственной геополитической точкой зрения, поскольку хотел избежать создания какого-либо блока в Юго-Восточной Азии на своих южных границах.
В течение какого-то времени Пекин, казалось, верил в возобладание коммунистической идеологии над вьетнамским противодействием китайскому превосходству с его тысячелетней историей. А еще Пекин, как представляется, и подумать не мог о полном крахе Соединенных Штатов. В связи с падением Сайгона Пекину пришлось столкнуться с результатами собственной политики. Она рикошетом ударила по нему самому. Исход в Индокитае совпал с постоянным страхом китайцев перед окружением страны. Стремление не допустить создания индокитайского блока, связанного с Советским Союзом, стало главной задачей внешней политики при Дэн Сяопине и основой растущего сотрудничества с Соединенными Штатами. Ханой, Пекин, Москва и Вашингтон играли вчетвером в облавные шашки «вэйци». Событиям в Камбодже и во Вьетнаме предстояло определить, кто окажется окруженным и нейтрализованным: Пекин или Ханой.
Пекинский кошмар окружения, похоже, превращался в явь. Вьетнам даже один нес в себе большую угрозу. А если бы ему удалось осуществить свою цель и создать Индокитайскую федерацию, то она превратилась бы в блок со 100-миллионным населением и смогла бы оказывать значительное воздействие на Таиланд и другие государства Юго-Восточной Азии. В таком контексте независимость Камбоджи как противовес Ханою становилась главной китайской целью. Еще в августе 1975 года — через три месяца после падения Сайгона — Дэн Сяопин сказал находившемуся с визитом руководителю красных кхмеров Кхиеу Самфану: «Когда одну сверхдержаву [Соединенные Штаты] вынудили вывести свои войска из Индокитая, другая сверхдержава [Советский Союз] воспользовалась возможностью… протянуть свои злобные щупальца в Юго-Восточную Азию… в попытке совершить экспансию в этом районе»
[517]. Как сказал Дэн Сяопин, Камбоджа и Китай «оба… стоят перед задачей борьбы с империализмом и гегемониями… Мы твердо верим в то, что… народы двух наших стран объединятся еще теснее и будут вместе маршировать к новым победам в общей борьбе»
[518]. Во время визита лаосского премьера Кейсона Фомвихана в Пекин в марте 1976 года Хуа Гофэн, тогда еще премьер, предупредил Советский Союз о том, что «в частности, одна сверхдержава ястребиным голосом поет о „разрядке“ и при этом протягивает повсюду свои загребущие лапищи, наращивает вооруженную экспансию и ведет подготовку к войне, пытаясь втянуть все больше стран в сферу своего влияния и строя из себя гегемонистского повелителя»
[519].
Освободившись от необходимости демонстрировать мнимую коммунистическую солидарность перед лицом угрозы американского «империализма», противники перешли к открытому противостоянию друг против друга вскоре после падения Сайгона в апреле 1975 года. В течение полугода после падения всего Индокитая 150 тысячам вьетнамцев пришлось покинуть Камбоджу. Примерно такое же число вьетнамских граждан китайского происхождения были вынуждены бежать из Вьетнама. К февралю 1976 года Китай прекратил свою программу помощи Вьетнаму, а годом позже и все поставки по существующим программам. Ханой соответственно перешел на сторону Советского Союза. На заседании вьетнамского политбюро в июне 1978 года Китай назвали «главным противником» Вьетнама. В том же месяце Вьетнам вступил в СЭВ, торговый блок во главе с Советским Союзом. В ноябре 1978 года Советский Союз и Вьетнам подписали Договор о дружбе и сотрудничестве, содержащий статью о военном сотрудничестве. В декабре 1978 года вьетнамские войска вторглись в Камбоджу, свергли режим красных кхмеров и посадили провьетнамское правительство.
Идеология исчезла как фактор из данного конфликта. Коммунистические центры силы вели соперничество в вопросе о балансе сил на основе национальных интересов, а не идеологии.
