Подобно большинству американцев, меня поразило то, как завершился протест на площади Тяньаньмэнь. Но в отличие от большинства американцев я имел возможность наблюдать за геркулесовыми усилиями, предпринимаемыми Дэн Сяопином в течение 15 лет, стремясь перестроить свою страну: сподвигнуть коммунистов на то, чтобы принять децентрализацию и реформу, чтобы повернуть традиционную китайскую предубежденность в отношении новинок и мира глобализации, — перспектива, от которой Китай часто отказывался. И я воочию наблюдал его настойчивые усилия, направленные на улучшение китайско-американских отношений.
На сей раз я увидел Китай, потерявший уверенность в себе по сравнению с временами моих прежних посещений этой страны. Во времена Мао Цзэдуна китайские руководители в лице Чжоу Эньлая действовали с уверенностью в себе, почерпнутой из идеологии, и суждением относительно международных дел, проверенным исторической памятью предшествующих тысячелетий. Китай периода раннего Дэн Сяопина демонстрировал почти наивную веру в то, что всепроникающая память страданий «культурной революции» укажет путь к экономическому и политическому прогрессу, основанному на индивидуальной инициативе. Но за десятилетие с того времени, когда Дэн провозгласил свою программу реформы в 1978 году, Китай пережил, наряду с восторгами первых успехов, и некоторые негативные моменты. Отход от централизованного планирования к более децентрализованной системе принятия решений, как оказалось, нес постоянную угрозу с двух сторон: сопротивление со стороны окопавшейся бюрократии, весьма заинтересованной в сохранении статус-кво, и давление со стороны нетерпеливых реформаторов, считавших, что процесс идет слишком медленно. Децентрализация экономики вела к требованиям плюрализма при принятии политических решений. В этом смысле китайские волнения отражали неразрешимые дилеммы реформ коммунизма.
В случае с тяньаньмэньскими событиями китайские руководители сделали выбор в пользу политической стабильности. Они повели себя очень нерешительно после полутора месяцев внутренних противоречий. Я не услышал эмоциональных оправданий событий 4 июня, их расценивали как несчастный случай, свалившийся словно бы ниоткуда. Китайские руководители, пораженные реакцией внешнего мира и своими собственными расхождениями, были озабочены восстановлением своих международных позиций. Даже прибегая к традиционным уловкам в стремлении загнать иностранца в угол, мои собеседники оказались действительно в трудном положении. Они не могли понять, почему Соединенные Штаты так обиделись из-за события, которое не несло никакого материального вреда американским интересам и которое не должно было, по мнению Китая, иметь какую-либо силу за пределами его территории. Объяснения относительно исторической приверженности американцев правам человека отвергались, в ответ говорилось, что это либо один из способов западного «подстрекательства», либо признак необоснованной праведности страны, у которой были собственные проблемы с правами человека.
Во время наших бесед китайские руководители преследовали свою главную стратегическую цель — восстановить рабочие отношения с Соединенными Штатами. В каком-то смысле разговор шел в ключе первых встреч с Чжоу Эньлаем. Найдут ли два общества путь к сотрудничеству? И если найдут, то на какой основе? Только на сей раз роли поменялись. На первых встречах китайские руководители подчеркивали своеобразие в коммунистической идеологии. Сейчас же они искали рациональную основу для совпадающих взглядов.
Дэн Сяопин определил главную тему беседы — во всем мире, в значительной степени зависящей от порядка в Китае:
«Хаос приходит однажды очень легко. Но поддерживать порядок и спокойствие не так легко. Если бы китайское правительство не предприняло решительных шагов в связи с событиями на площади Тяньаньмэнь, в Китае наступила бы гражданская война. А поскольку население Китая составляет одну пятую населения земли, нестабильность в Китае вызвала бы нестабильность во всем мире, включая даже великие державы».
Толкование истории отражает память страны. А для нынешнего поколения китайских руководителей травматическим событием в китайской истории всегда оставался крах центральной власти в Китае в XIX веке, приведший к вторжению со стороны внешнего мира, превращению страны в полуколонию и к конкуренции между колониальными державами на территории страны, к гражданским войнам, принесшим жертвы на уровне, сравнимом с геноцидом, как это случилось с Тайпинским восстанием.
По словам Дэн Сяопина, стабильный Китай стремился вносить конструктивный вклад в новый международный порядок. Отношения с Соединенными Штатами выступили на первый план. Дэн так сказал мне:
«Это было самым главным, что я должен втолковать моим коллегам после моего ухода на покой
[625]. Прежде всего, освободившись из тюрьмы, я посвятил все свое внимание дальнейшему развитию китайско-американских отношений. Мне также очень хочется покончить с недавним прошлым, чтобы китайско-американские отношения вновь нормализовались. Надеюсь сказать моему другу президенту Бушу, что мы будем свидетелями дальнейшего развития китайско-американских отношений в течение его срока пребывания на посту президента».
Препятствие, по мнению Ли Жуйхуаня (партийного идеолога, которого аналитики относят к числу либералов), состоит в том, что «американцы полагают, будто они понимают Китай лучше, чем сами китайцы». Китай никак не мог принять диктат из-за границы:
«С 1840 года китайский народ подвергался издевательствам со стороны иностранцев: тогда это было полуколониальное общество… Мао боролся всю свою жизнь, чтобы заявить, что Китай будет относиться дружественно к тем странам, которые обращаются с нами как с равными. В 1949 году Мао сказал: „Китайский народ поднялся“. Под словом „поднялся“ он имел в виду, что китайский народ намерен жить на равных с другими странами. Нам не нравится, когда кто-то учит нас, что делать. А американцы имеют тенденцию учить других делать то или иное. Китайский народ не хочет выполнять чьи бы то ни было указания».
Я попытался объяснить Цянь Цичэню, заместителю премьера, отвечающему за внешнюю политику, внутреннее давление и ценности, побуждающие американцев действовать соответствующим образом. Цянь Цичэнь и слышать ничего не хотел. Китай будет действовать так, как ему нравится, опираясь на собственное понимание своих национальных интересов, которые иностранцы не могут ему навязывать:
«ЦЯНЬ: Мы стараемся поддерживать политическую и экономическую стабильность, продвигать нашу реформу и сотрудничать с внешним миром. Мы не можем действовать под давлением со стороны США. В любом случае мы движемся в том направлении.
КИССИНДЖЕР: Но именно это я и имею в виду. Коль скоро вы движетесь в таком направлении, здесь могут найтись некие предметные аспекты, которые принесли бы определенные преимущества.
ЦЯНЬ: Китай начал экономическую реформу исходя из собственных интересов, а не потому, что так хотели США».
