В отношении Китая Хрущев занимал снисходительную позицию с оттенком разочарования, ведь самоуверенные китайские лидеры позволяли себе бросать вызов идеологическому доминированию со стороны Москвы. Он понимал стратегические выгоды от союза с Китаем, но боялся осложнений из-за китайского варианта идеологии. Он старался произвести впечатление на Мао Цзэдуна, но никак не мог понять, что же на самом деле Мао воспринимает серьезно. Мао Цзэдун использовал советскую угрозу, не обращая внимания на советские приоритеты. В итоге Хрущев отошел от своих прежних обязательств союзничества с Китаем и занял позицию холодной отчужденности, постепенно наращивая советское военное присутствие вдоль границ с Китаем, тем самым побудив своего преемника Леонида Ильича Брежнева заняться изучением перспектив превентивных действий против Китая.
Идеология свела Пекин и Москву вместе, идеология же их и развела. Слишком большой исторический путь прошли они вместе, слишком много вопросительных знаков возникло на этом пути. Китайские руководители не могли забыть территориальных захватов царей, как и желания Сталина во время Второй мировой войны договориться с Чан Кайши в ущерб Китайской коммунистической партии. Первая же встреча между Сталиным и Мао Цзэдуном сложилась плохо. Когда Мао оказался под зонтиком безопасности Москвы, ему потребовалось два месяца, чтобы убедить Сталина, и ему пришлось заплатить за союз экономическими уступками в Маньчжурии и Синьцзяне в ущерб единству Китая.
У любых взаимоотношений имеется своя история. Современный опыт предоставлял бесконечный ряд подобных конфликтов. Советский Союз рассматривал коммунистический мир как единое стратегическое целое, чье руководство находилось в Москве. Он создал подвластные режимы в Восточной Европе, зависевшие от советской военной и до некоторой степени экономической помощи. Советскому Политбюро казалось естественным, что такая же модель должна преобладать и в Азии.
Но для Мао Цзэдуна не было ничего более противоречащего его воззрениям с точки зрения китайской истории, его собственных китаецентристских взглядов и его собственного понимания коммунизма. Различия в культуре увеличивали зреющую напряженность — особенно из-за того, что советские руководители не обращали внимания на китайские исторические тонкости. Хорошим примером является просьба Хрущева направить рабочих для лесозаготовок в Сибири. Он разбередил еще не зажившие раны Мао Цзэдуна, и тот сказал ему в 1958 году следующее:
«Вы знаете, товарищ Хрущев, многие годы все считали Китай из-за его слабого развития источником дешевой рабочей силы. Но Вы знаете, мы, китайцы, считаем такой подход оскорбительным. А услышать это от Вас просто совсем неловко. Если бы мы согласились с Вашим предложением, другие… могли бы решить, будто Советский Союз думает о Китае так же, как капиталистический Запад»
[244].
Страстный китаецентризм помешал Мао принять участие в основных мероприятиях управляемой из Москвы советской империи. Острие внимания в плане безопасности и политических усилий этой империи находилось в Европе, являвшейся для Мао Цзэдуна второстепенным объектом. Когда в 1955 году Советский Союз создал Варшавский Договор коммунистических стран в противовес НАТО, Мао отказался присоединиться. Китай не захотел подчинить коалиции защиту своих национальных интересов.
Вместо этого Чжоу Эньлай в 1955 году направился в Бандунг на азиатско-африканскую конференцию. На конференции была создана новая и парадоксальная группировка: объединение неприсоединившихся. Мао Цзэдун стремился получить советскую поддержку как противовес потенциальному американскому давлению на Китай в достижении американской гегемонии в Азии. Но одновременно он пытался организовать неприсоединившиеся страны как свою страховочную сетку против советской гегемонии. В этом смысле почти с самого начала оба коммунистических гиганта начали соперничество друг с другом.
Основные разногласия затрагивали суть представлений обоих обществ о самих себе. Россия, спасшаяся от иностранных агрессоров при помощи силы и стойкости, никогда не претендовала на роль всемирного вдохновителя для других обществ. Значительную часть ее населения не составляли этнические русские. Ее величайшие правители типа Петра Великого и Екатерины Великой привлекали иностранных мыслителей и специалистов к своим дворам, стремясь учиться у более передовых иностранцев — немыслимая для китайского императорского двора концепция! Российские правители взывали к своим подданным, говоря об их стойкости, а не их величии. Российская дипломатия опиралась, подчас доходя до небывалых размеров, на превосходящую силу. У России редко находились союзники среди стран, где у нее не размещались бы военные силы. Российская дипломатия имела тенденцию ориентироваться на силу, терпеливо придерживаясь зафиксированных позиций и трансформируя внешнюю политику в средство ведения затяжной окопной войны.
Мао Цзэдун представлял общество, столетиями самое населенное и весьма хорошо организованное и по крайней мере в глазах самих китайцев являвшееся самым благоразумным политическим институтом в мире. Общепризнанной мудростью считалось понимание того, что его деятельность имеет широкий международный резонанс. Когда китайский правитель призывал народ работать усерднее, чтобы он мог стать величайшим народом мира, он побуждал их восстановить превосходство, которое, согласно китайскому пониманию истории, они совсем недавно временно утратили. Такая страна неизбежно полагала — она не может играть роль младшего партнера.
В обществах, основанных на идеологии, право определять законность становится решающим. Мао Цзэдун, называвший себя в беседе с журналистом Эдгаром Сноу простым учителем, но думавший о себе как об известном философе, никогда бы не уступил интеллектуальное лидерство в коммунистическом мире. Претензии Китая на право определять правила поведения угрожали единству империи Москвы и открывали двери для других, по большей части местных, интерпретаций марксизма. То, что начиналось как раздражение по поводу нюансов интерпретации, перешло в дискуссии относительно практики и теории, а в итоге превратилось в прямые военные столкновения.
Китайская Народная Республика начала с моделирования своей экономики в соответствии с советской экономической политикой 1930-х и 1940-х годов. В 1952 году Чжоу Эньлай пошел так далеко, что отправился в Москву с визитом, намереваясь получить советы по поводу китайского первого пятилетнего плана. Сталин отправил свои комментарии в начале 1953 года, требуя от Пекина занять более сбалансированный подход при планировании и сдерживать ежегодный экономический прирост 13–14 процентами
[245].
Но к декабрю 1955 года Мао Цзэдун открыто отделил китайскую экономику от экономики советского партнера и перечислил стоящие перед китайцами «уникальные» и «великие» вызовы, требовавшие преодоления, чего не было у их советских союзников:
«У нас был 20-летний опыт работы в опорных базах, мы прошли через испытания в трех революционных войнах, наш опыт [захвата власти] весьма и весьма богат… Поэтому мы смогли очень быстро создать государство и завершить задачу революции. (Советский Союз был заново созданным государством, во время Октябрьской революции
[246] у него не было ни собственной армии, ни правительственного аппарата и было не очень много членов партии.)… У нас очень большое население и великолепное положение. [Наш народ] усердно трудится и выносит много трудностей… Соответственно мы можем достичь социализма больше, лучше и быстрее»
[247].
