В течение почти года после отмены китайцами предложенного на 20 мая заседания как американский, так и китайский руководители согласились с целями, но им помешала пропасть, образовавшаяся за 20 лет изоляции. Проблема больше не состояла в культурных различиях между китайскими и американскими подходами к переговорам. Парадокс, но подход Никсона больше отличался от позиции его собственных дипломатов, чем от подхода Мао. Он и я хотели использовать стратегическую ситуацию, сложившуюся в «треугольнике» отношений между Советским Союзом, Китаем и Соединенными Штатами. Мы стремились найти возможность не столько для устранения раздражителей, сколько для проведения геополитического диалога.
По мере того как обе стороны кружили вокруг друг друга, их поиски посредников предоставили большую возможность поразмышлять над стоящей перед ними задачей. Никсон использовал свою поездку вокруг света в июле 1970 года, чтобы сказать принимавшим его хозяевам в Пакистане и Румынии, что он стремится к установлению обменов на высоком уровне с китайским руководством и что они могут спокойно сообщить об этом Пекину. В качестве советника по вопросам национальной безопасности я упомянул о том же Жану Сэнтени, бывшему послу Франции в Ханое, моему старому другу, знакомому с китайским послом в Париже Хуан Чжэнем. Другими словами, Белый дом выбрал неприсоединившегося друга Китая (Пакистан), члена Варшавского пакта, известного своим стремлением к независимости от Москвы (Румынию) и члена НАТО, отличающегося своими заявлениями о стратегической независимости (Францию — предполагалось, что Сэнтени обязательно передаст наше послание французскому правительству). Пекин передал намеки для нас через свои посольства в Осло, Норвегия (союзник НАТО), и, что довольно странно, в Кабуле, Афганистан (возможно, следуя теории о том, что место утечки настолько невероятное, что информация наверняка привлечет наше внимание). Мы проигнорировали Осло, поскольку наше посольство там не было укомплектовано необходимым штатом для поддержки; Кабул, разумеется, находился даже еще дальше. И мы не хотели снова вести диалог через посольства.
Китай проигнорировал прямой выход через Париж, но в итоге отреагировал на заходы через Румынию и Пакистан. Перед этим, однако, Мао Цзэдун связался с нами, но так тонко и опосредственно, что мы этого факта и не заметили. В октябре 1970 года Мао дал еще одно интервью Эдгару Сноу, считавшемуся в Белом доме при Никсоне симпатизирующим Мао. В целях демонстрации важности, которую Мао Цзэдун придавал этому случаю, он поставил Сноу рядом с собой на трибуне во время парада по случаю коммунистической победы в гражданской войне 8 октября 1970 года. Само по себе присутствие американца на трибуне рядом с Председателем символизировало — или имело целью символизировать — для китайского народа, что контакт с Америкой не только разрешен, но и является высшим приоритетом.
Затем состоялось интервью, проведенное в сложной манере. Сноу передали запись интервью, строго оговорив, что он может использовать только непрямой пересказ. Ему также посоветовали отложить публикацию на три месяца. Китайцы, судя по всему, рассуждали так: Сноу передаст подлинный текст правительству США, после чего публикация его изложения подкрепит уже запущенный процесс.
Задумка не сработала так, как предполагалось, и ровно по той же причине, что и интервью 1965 года, которому не удалось привлечь внимание американского правительства. Сноу был давним другом КНР; один этот факт стал причиной, что его списали из американской внешнеполитической службы как пропагандиста Пекина. Никакая запись интервью не попадала на высокий правительственный уровень, уж тем более в Белый дом, и к тому времени, когда статья появилась в печати несколько месяцев спустя, ее обогнали другие важные сообщения.
Конечно, жаль, что запись интервью не попала к нам, поскольку Председатель сделал тогда ряд революционных заявлений. Почти 10 лет назад Китай отрезал себя от внешнего мира. И теперь Мао Цзэдун объявлял — он скоро собирается приглашать американцев всех политических убеждений посетить Китай. Там будут рады приветствовать Никсона «либо как туриста, либо в качестве президента», поскольку Председатель пришел к выводу, что «проблемы между Китаем и США будут урегулированы Никсоном» в течение двух лет из-за предстоящих президентских выборов
[354].
Мао Цзэдун перешел от ругани в адрес Соединенных Штатов к приглашению к диалогу с американским президентом. Он добавил поразительное замечание относительно китайской внутренней ситуации: диалог президента Америки произойдет с новым Китаем.
Мао сказал Сноу, что он заканчивает «культурную революцию». Он сказал, что он надеялся на духовное и интеллектуальное обновление, а произошло насилие. Когда иностранцы сообщали о Китае, пребывающем в хаосе, они фактически не лгали. Это было правдой. Шли сражения [между китайцами]… сперва на пиках, потом с ружьями, потом с минометами
[355]. Как сообщал Сноу, Мао Цзэдун сейчас порицал культ личности, созданный вокруг его персоны: «Народу, как говорил Председатель, трудно преодолеть привычки трехтысячелетней традиции почитания императора». Обращения, используемые по отношению к нему, типа «Великий кормчий»… рано или поздно отойдут. Он хотел бы сохранить единственный титул — «учитель»
[356].
Экстраординарные утверждения! После того как он заставил страну биться в конвульсиях беспорядков, разрушивших даже коммунистическую партию, и когда только культ личности оставался единственным связующим элементом, Мао Цзэдун объявил об окончании «культурной революции». Ранее декларировалось, что Председатель может управлять, не будучи сдерживаемым доктринальными или бюрократическими путами, и такое положение поддерживалось перемалыванием существующих структур и тем, что Мао теперь описывал как «плохое обращение с „пленными“ — членами партии и другими, кого отстранили от власти и отправили на перевоспитание»
[357].
И как теперь быть китайским органам власти? Или все это было сказано иностранному журналисту в характерной для Мао обтекаемой и скачкообразной манере для достижения главной цели — путем разрушения старых властных структур дать добро новой фазе в отношениях между Китаем и Соединенными Штатами и всем миром? Как записал Сноу, Мао Цзэдун объявил, что «между китайцами и американцами не должно оставаться предубеждений. Должно быть взаимное уважение и равенство. Он сказал, что возлагает большие надежды на народы двух стран»
[358].
Никсон вопреки традиции американской внешней политики настаивал на ослаблении напряженности на основе геополитических рассуждений, надеясь вернуть Китай в международную систему. А для Мао Цзэдуна, для которого Китай был всем, главным являлась не столько международная система, сколько, в большей степени, будущее Китая. Для обеспечения его безопасности он готов сдвинуть точку притяжения китайской политики и сменить своих союзников — но не из-за теории международных отношений, а в результате нового курса китайского общества, идя по которому Китай даже сможет поучиться у США:
