«Мы две страны по обе стороны Тихого океана, ваша с историей, насчитывающей 200 лет, наша — только 22 года, со времени основания нового Китая. Поэтому мы моложе вас. Что касается нашей древней культуры, то у каждой страны имеется своя древняя культура — индейцы в США и Мексике, империя инков в Южной Америке, которая даже еще древнее, чем китайская. Жаль, что не сохранились их священные писания, безвозвратно для нас утерянные. Что касается длинной истории Китая, хорошим моментом является то, что письменный язык представляет собой наследие, насчитывающее 4000 лет, о чем свидетельствуют исторические находки. Это благоприятствует объединению и развитию нашей нации»
[384].
В общей сложности Чжоу Эньлай постарался очертить общие контуры нового подхода к международным отношениям, особо выделяя высокие моральные качества, выработанные под воздействием конфуцианства, а сейчас приписываемые воздействию коммунизма:
«Председатель Мао много раз говорил, что мы никогда не станем сверхдержавой. Мы стремимся к тому, чтобы все страны, большие или маленькие, были равны. Это не только вопрос равенства между двумя странами. Конечно, будет очень хорошо, если мы станем вести переговоры между нашими странами и обмениваться взглядами на основе равенства, будем стремиться к нахождению общих точек соприкосновения, вынося за стол переговоров и вопросы, нас разделяющие. Для реального достижения ослабления напряженности на международной арене на сравнительно большой промежуток времени все дела должны вестись на основе равенства. Этого нелегко добиться»
[385].
Макиавелли возразил бы, что в интересах нуждающейся в своем утверждении страны, но не желающей просить об этом необходимо стремиться к общему предложению, которое должно быть затем применимо к конкретному случаю. В этом заключалась одна из причин того, почему Чжоу Эньлай настаивал на том, что, каким бы мощным ни стал Китай, он будет поддерживать уникальный подход в международных делах и воздерживаться от традиционной концепции силы:
«Мы не рассматриваем себя державой. Хотя мы развиваем нашу экономику, по сравнению с другими мы относительно отсталые. Конечно, ваш президент упоминал также, что в следующие 5–10 лет Китай будет быстро развиваться. Мы думаем, это произойдет не так скоро, хотя мы постараемся напрячь все наши силы, поставим высокие цели и будем развивать социалистическое строительство лучше, быстрее и экономнее.
Вторая часть нашего ответа состоит в том, что, когда наша экономика станет развитой, мы по-прежнему не будем считать себя сверхдержавой и не присоединимся к сверхдержавам»
[386].
Утверждение того, что Китай хочет только равенства между странами, ознаменовало отход от имперской истории, где Китай олицетворял собой Срединное государство. В этом также заключался способ заверить Соединенные Штаты в том, что Китай не является потенциальной угрозой, требующей сдерживающей силы. Принцип того, что китайское поведение на международной арене основывается на нормах, не учитывающих силу, заложен еще в конфуцианстве. Выдержит ли он испытание временем в качестве основы для новых отношений, будет зависеть от сочетаемости этих норм с давлением, которое страна испытывает во времена потрясений.
Большой проблемой секретного визита являлось установление достаточного уровня доверия, чтобы добиться превращения первой встречи в процесс. Почти всегда дипломатические обмены на высоком уровне начинаются с расчистки накопившихся повседневных проблем. Необычный аспект секретного визита заключался в том, что в отсутствие каких-либо контактов в течение 20 лет у нас не накопилось требующих расчистки повседневных проблем, за исключением двух, которые, как признавалось, не могли быть решены за короткий срок: Тайвань и Вьетнам. Вопрос заключался в том, как их отложить в сторону.
Обе эти проблемы можно было счесть аномалиями. В 1971 году — уже и не верится — Соединенные Штаты не признавали Пекин столицей Китая. Китай и Америка не имели дипломатов другой стороны в своих столицах, между ними не существовало прямой связи друг с другом. Посол США в Китае был аккредитован в Тайбэе, а китайский посол в Соединенных Штатах представлял Тайвань. В Пекине вы не увидели бы ни одного американского дипломата или официального лица. (Так называемую Миссию связи учредили только полтора года спустя.)
Вторая аномалия — вьетнамская война. Частью моей миссии было добиться китайского понимания по поводу этой войны, которую Америка вела на китайских границах против союзника Китая. Мы оба, и Чжоу Эньлай, и я, знали: само мое пребывание в Пекине — страшный удар по Ханою, чреватый его изоляцией, хотя ни Чжоу, ни я никогда не обсуждали этот вопрос в таких терминах
[387].
Тайваньский вопрос крепко укоренился во внутреннюю канву обеих стран, его определяли два предварительных условия, заведшие в тупик всякие дипломатические шаги. Позиция Пекина состояла в том, что принятие Америкой принципа «одного Китая» являлось предварительным условием для любого продвижения. Американцы же требовали от Китая взять на себя обязательство решать проблему мирным путем, до того как США начнут ее обсуждать.
В ходе первого обсуждения повестки дня Чжоу Эньлай разрубил гордиев узел. В контактах еще до встречи он руководствовался принципом, когда обе стороны вольны поднимать любую тему, но еще не отказался от условия о том, что тайваньский вопрос подлежит обсуждению и предположительно должен решаться первым. Во время первого обмена мнениями Чжоу Эньлай выразил готовность к любому порядку очередности обсуждаемых тем, какой я бы ни предложил, — другими словами, необходимость обсуждать Тайвань отпала, а уж тем более речь не шла о первостепенности данного вопроса. Он также принял обратную связь, то есть поставить в зависимость урегулирование связанных с Тайванем вопросов с решением других проблем, например Индокитая:
«КИССИНДЖЕР: Хотел бы спросить премьер-министра, как предлагается приступить к работе. Мы можем поступить по одному из двух путей: каждая сторона называет проблемы, которые нас беспокоят, ответы на них будут даны позже, или приступим к обсуждению вопросов по очереди. Что Вы предпочитаете?
