Итоговое коммюнике, такое же революционное по духу, как и само по себе восстановление отношений, еще не было полностью согласовано — особенно по ключевому пункту о Тайване. Еще было рано праздновать, и это, возможно, ослабляло китайские переговорные позиции деланного спокойствия. Китайские руководители к тому же знали, что их вьетнамские союзники пришли в бешенство от того, что Китай дал возможность Никсону сплотить американский народ. Публичное появление их врага в столице союзника оказалось слишком большим ударом по хрупким китайско-вьетнамским отношениям.
Наши хозяева компенсировали отсутствие уличных встречающих приглашением Никсона на встречу с Мао Цзэдуном почти сразу же после прибытия. «Приглашение» не совсем точное определение того, как происходили встречи с Мао. График встреч не планировался заранее; они шли как природные явления, являясь отголосками императорских аудиенций. Первая особенность приглашения Мао Цзэдуна Никсону проявилась, когда вскоре после нашего прибытия мне передали, что Чжоу Эньлай хочет увидеться со мной в комнате приемов. Он сообщил мне о желании «Председателя Мао встретиться с президентом». Чтобы не создавалось впечатления, будто Никсона в приказном порядке требуют на встречу, я поднял некоторые технические вопросы по порядку во время вечернего банкета. Проявляя нехарактерное для него нетерпение, Чжоу Эньлай ответил: «Поскольку Председатель приглашает его, он хочет видеть его очень скоро». Приветствуя Никсона в самом начале его визита, Мао Цзэдун давал знак своего благословения для внутренней и внешней аудитории еще до начала переговоров. В сопровождении Чжоу Эньлая мы направились в резиденцию Мао Цзэдуна на китайских машинах. Американскую службу охраны не пустили, а прессу должны были информировать после встречи.
К резиденции Мао подъехали через широкие ворота, расположенные по оси восток-запад в древней городской стене, сооруженной еще до коммунистической революции. Внутри императорского города дорога огибала озеро, на противоположном берегу которого стояло несколько особняков для высокопоставленных лиц, построенных во времена китайско-советской дружбы и отражавших тяжелый сталинский стиль периода строительства советских государственных особняков для гостей.
И резиденция Мао Цзэдуна оказалась такой же, хотя стояла чуть далее от остальных. Вокруг не видно было охраны или каких-то других признаков принадлежности к власти. В маленькой прихожей почти все место занимал стол для настольного тенниса. Но мы в ней не остановились, а прошли прямо в кабинет Мао, комнату скромных размеров, с книжными полками вдоль трех стен, заполненными разной литературой в довольно разбросанном виде. Книги лежали на столах и были свалены на полу. В углу стояла простая бамбуковая кровать. Всевластный правитель наиболее населенной страны мира хотел бы, чтобы его воспринимали как государя-философа, не нуждающегося в подкреплении своей власти традиционными символами величия.
Мао Цзэдун встал с кресла, стоящего посреди полукружья из кресел, его помощник стоял рядом, чтобы, если потребуется, поддержать его. Позже мы узнали, что за несколько недель до встречи у него случились приступы болезни сердца и легких, в результате чего он ослабел и у него возникали проблемы при ходьбе. Преодолев слабость, Мао Цзэдун источал чрезвычайную силу воли и решительность. Он взял руки Никсона в обе руки и улыбнулся самой благожелательной улыбкой. Фотография появилась во всех китайских газетах. Китайцам очень удавалось использовать фотографии Мао для передачи настроения и указания политического курса. Когда Мао Цзэдун смотрел сердито, приближались бури. Когда на снимке его палец указывал на собеседника, это был обиженный учитель, испытывающий какие-то сомнения.
На этой встрече мы впервые познакомились с шутками Мао Цзэдуна и его стилем ведения беседы с использованием недоговорок и иносказаний. Многие политические лидеры передают свои мысли в виде отрывочных выстрелов. Мао высказывал свои идеи в манере Сократа. Он начинал с вопроса или со своих замечаний и приглашал дать комментарий. А затем высказывал следующее замечание. И вот так из переплетения саркастических ремарок, замечаний и вопросов возникало некое направление, впрочем, весьма редко имеющее силу обязательства.
С самого начала Мао Цзэдун отказался от какого бы то ни было намерения вести либо философский, либо стратегический диалог с Никсоном. Никсон упомянул китайскому заместителю министра иностранных дел Цяо Гуаньхуа, направленному сопровождать президентскую группу из Шанхая в Пекин (самолет президент США остановился в Шанхае и взял на борт китайского штурмана), что он предвкушал возможность обсуждения философских тем с Председателем. Мао же не испытывал никакого желания. Учитывая, что я был единственным доктором философии, он добавил: «А что, если мы попросим его сегодня быть главным выступающим?» Как бы по привычке, Мао Цзэдун играл на «противоречиях» между своими гостями: этот язвительный уход от обсуждения философских тем мог бы послужить для создания потенциального раскола между президентом и его советником по вопросам национальной безопасности — президентам обычно не нравится, когда их затмевают советники по вопросам безопасности.
Не хотел Мао и использовать встречу с Никсоном для обсуждения вызовов, брошенных рядом стран, которые он перечислил. Никсон так обозначил основные вопросы:
«Мы, к примеру, должны задаться вопросом — опять только между нами, — почему у Советов сконцентрировано военных сил на границе с вами больше, чем на границе с Западной Европой. Мы должны спросить себя, каким должно быть будущее Японии? Лучше ли для Японии — тут, как я понимаю, между нами есть различие, — лучше ли для нее быть нейтральной, полностью беззащитной, или для Японии лучше на какое-то время иметь определенные отношения с Соединенными Штатами?… Вопрос в том, перед какой опасностью стоит Народная Республика. Это опасность американской агрессии или советской агрессии?»
[400]
Мао Цзэдун отказался захватить такую приманку: «Я не очень хочу влезать во все эти беспокойные вопросы». Он предложил обсудить их с премьером.
Что же тогда хотел передать Мао через свой явно несвязный диалог? Возможно, самыми главными посланиями как раз и следует считать вещи, которых не случилось. Во-первых, после десятилетий взаимных упреков по поводу Тайваня вопрос вообще не всплыл. Этой теме уделили всего лишь такую фразу:
«МАО: Наш общий старый друг генералиссимус Чан Кайши не одобрит это. Он называет нас коммунистическими бандитами. Недавно он опубликовал свое выступление. Вы его видели?
НИКСОН: Чан Кайши зовет Председателя бандитом. А как Председатель называет Чан Кайши?
ЧЖОУ: В целом мы называем их кликой Чан Кайши. В газетах иногда мы зовем их тоже бандитами; и они нас тоже называют бандитами. Так или иначе, мы обзываем друг друга.
МАО: На самом деле история нашей дружбы с ним намного длиннее, чем вашей дружбы с ним»
[401].
Никаких угроз, никаких требований, никаких ссылок на тупики в прошлом. После одной войны, двух военных столкновений и 136 ничем не завершившихся встреч на уровне послов тайваньский вопрос потерял свою срочность. Его отставили в сторону, по крайней мере на какое-то время, как впервые предложил Чжоу Эньлай на секретной встрече.
