Воспрял Махно теперь уже в глубоком тылу Добрармии, затеяв рейд на Александровск по типу мамантовского, отрезав от Деникина Крым. Махновцы вырезали обозы белых, громили станции, склады, распускали пополнения, совершенно дезорганизовав подвоз продовольствия и боеприпасов.
Злился и Май, и пил еще больше, совершенно удаляясь от фронтовых дел.
Да и в Ставке просмотрели момент, когда инерция наступления просто иссякла. Май-Маевский вынужден был ослаблять свой московский таран, перебрасывая на поимку батьки бригаду Терской дивизии от Шкуро, два полка от Юзефовича, шесть полков от Кутепова под общим командованием начальника 4-й пехотной дивизии генерального штаба генерал-майора Якова Слащева. Комкор бился в истерике — с кем ему стучаться в Боровицкие ворота?
Слащев писал: «Союзники давали деньги, рассчитывая возместить свои расходы русским углем и нефтью. Началась разбойничья политика крупного капитала. Появились старые помещики, потянувшие за собой старых губернаторов. Интересы мелкой русской буржуазии, создавшей
Добровольческую армию, стали как бы попираться интересами крупного международного капитала.
Борьба из внутренней постепенно и совершенно незаметно стала превращаться в борьбу интернационального капитала с пролетариатом. Даже мелкобуржуазные массы почувствовали гнет и частью отхлынули от белых. Пролетариат поднял голову, начались восстания. Создавались внутренние фронты. Я, конечно, не говорю про анархическое движение Махно, боровшегося со всякой властью.
Появился ряд грабителей, ставших во главе белых войск: они были удобны крупному чужеземному капиталу, так как без зазрения совести готовы были на все сделки… Как бы то ни было, но в Добровольческой армии начался развал: пролетариат и беднейшее крестьянство ясно были против нее, мелкая буржуазия сильно разочаровалась и стала отходить в сторону. В войсках началось дезертирство. Усилились грабежи, участниками которых были лица даже высшего командного состава. Движение потеряло всякую идейность, и все совершалось во имя личного благополучия или тщеславия. Армия дошла до Орла, откуда безудержно покатилась к югу».
После ухода англичан из Баку, Тифлиса и Петровска, чтобы свято место пусто не было, туда мигом нагрянула Турция. Восстал Дагестан во главе с шейхом Аварии Узун-Хаджи Салтинским. Поддержанный турками, он объявил о создании Северо-Кавказского эмирата со столицей в чеченском ауле Ведено. При этом шариатским эмиром и имамом стал, естественно, сам Узун-Хаджи, но в качестве протектора склонил выю перед «Халифом, Его Величество Оттоманским императором Магометом Вахиттом Дином Шестым». Интересно, что в качестве шариатских наибов у эмира были одесский большевик Николай Гикало и один из лидеров светской Горской республики Асланбек Шерипов.
У Деникина совершенно не было никаких свободных сил, чтобы отвлекать их на разгон армии Узун-Хаджи (60–70 тысяч). Тоже решено было оставить на «после Москвы».
В довершение чисто политических просчетов Деникин вообще отказался о чем-либо договариваться с Петлюрой, параллельно вошедшим в украинскую столицу. Или «единая и неделимая», или пошли вон из Киева. Генерал фон Бредов (немец) заявил командиру галицийской ударной группы генерал-четару Антону Кравсу (немцу), что «Киев — матерь городов русских и украинским городом не будет никогда», а ежели Петлюра желает бить большевиков дальше, то пусть он подчиняется Деникину или складывает оружие. Тем более, радостные галичане в припадке самостийной лихости сорвали со здания киевской думы и растоптали белогвардейский триколор. Командовавший 1-й гвардейской пехотной бригадой генерал-майор Максимилиан фон Штакельберг (остзейский немец) при поддержке командира 2-го Сводно-гвардейского пехотного полка полковника Александра Стесселя (немец, сын знаменитого коменданта Порт-Артура генерал-лейтенанта Анатолия Стесселя, позорно сдавшего крепость) бесцеремонно выставил из Киева весь 1-й корпус галичан полковника Осипа Мыкитки (украинца).
Петлюра обиделся, что его всерьез не воспринимают ни Антанта, ни большевики, ни поляки, ни белые, и объявил войну ВСЮР. Именно это и сподвигло «головного атамана» на соглашение с Махно, которого Слащев отрезал от Гуляй-Поля и Александровска, загнав аж до Умани. Батька вновь перекрасился и стал служить галичанам, пока сама Галицийская армия не перешла на службу к красным.
Деникин вышел из себя и поручил генералу Шиллингу (немец) разобраться с галичанами. Тот быстро вытеснил «жовто-блакитных» за Днепр, взял Житомирский железнодорожный узел и Тульчин, загнав в кольцо 3-ю Железную дивизию УГА.
Интересно, что Начальный комендант (главком) Галицийской армии генерал-четарь Мирон Тарнавский (капитан германского рейхсвера) по собственной инициативе прекратил войну и начал в ноябре переговоры с деникинцами о заключении военного союза против красных. Президент Западно-Украинской народной республики Евгений Петрушевич (австро-венгерский политик) отстранил его от командования УГА и предал суду. Однако суд признал действия Тарнавского оправданными и направленными во благо армии, и освободил генерала из-под ареста.
Только во время Гражданской войны можно было наблюдать, как за интересы России яростно бьются немцы с различных враждующих сторон.
Постоянные изнурительные, пусть и победные бои стоили Деникину огромных потерь. На направлении главного удара армия была до крайности истощена. К 1 декабря 1919 года в госпиталях и лазаретах Дона и Кубани на излечении находились 42,7 тысячи раненых и больных солдат и офицеров. Сил не хватало, чтобы вывезти раненых с фронта. Смерть от гангрены стала повсеместной, санитарные потери ужасали. Вовсю свирепствовал сыпной тиф, выкашивавший целые подразделения сначала красных, а по мере продвижения белых к Москве — и их. Медикаментов не хватало.
В послереволюционной России в период между 1917 и 1921 годами от сыпного тифа погибло около 3 млн человек. В Белой Армии сыпняк скосил генералов Сильвестра Станкевича, Николая Иванова, Константина Мамантова, Владимира Селивачева (не успел перебежать к Деникину), начальник Марковской пехотной дивизии полковника Александра Блейша, политика Владимира Пуришкевича, философа князя Евгения Трубецкого, идеолога Белого движения Федора Крюкова, кубанского войскового атамана Генерального штаба генерал-майора Николая Успенского (в ноябре 1919 года сменил Александра Филимонова и через месяц умер). Сам «железный Степаныч» генерал Николай Тимановский с 18 пулевыми и штыковыми ранами от двух войн слег с тифом. Он долго не хотел поддаваться болезни, категорически отказывался эвакуироваться в тыл. Лечения не признавал и лечился так, как сам понимал это слово — пил спирт и ел снег, когда температура у самого зашкаливала за 40 °C. На таких «лекарствах» долго не протянул.
К концу осени на самом фронте протяженностью 1150 км числились 48 400 штыков и 22 000 сабель (реально это количество было меньше, командиры умышленно увеличивали штаты, надеясь на дополнительное довольствие). В то же время в тылу, при штабах и в различных учреждениях находились свыше 60 тысяч здоровых и откормленных солдат и офицеров.
Казнокрадство и дезертирство приняли гомерические масштабы. Приговоры судов просто не работали по этим вопросам. На фронте некому было затыкать дыры в то время, как в тылу все рестораны, кабаки и публичные дома были забиты «господами офицерами». Деникин отмечал: «Если много было «зеленых» в плавнях Кубани, в лесах Черноморъя, то не меньше «зеленых» — в пиджаках и френчах — наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Борьба с ними не имела никакого успеха. Я приказал одно время принять исключительные меры в пункте квартирования Ставки (Екатеринодар) и давать мне на конфирмацию все приговоры полевых судов, учреждаемых при главной квартире, о дезертирах. Прошло два-три месяца; регулярно поступали смертные приговоры, вынесенные каким-нибудь заброшенным в Екатеринодар ярославским, тамбовским крестьянам, которым неизменно я смягчал наказание; но, несмотря на грозные приказы о равенстве классов в несении государственных тягот, несмотря на смену комендантов, ни одно лицо интеллигентно-буржуазной среды под суд не попадало. Изворотливость, беспринципность вплоть до таких приемов, как принятие персидского подданства, кумовство, легкое покровительственное отношение общественности к уклоняющимся, служили им надежным щитом».
