Пролог
Жаба пищала в ужасе и пятилась. Просто вся обрыдалась.
Голосок был плачущий, а выпученные глаза чуть не лопались. Мрак зарычал, чтобы
кончала прикидываться: она ж уже привыкла, знает, что это же он, прежний Мрак,
бояться не надо, какая ей, дуре, разница, а в волчьей личине он тот же самый,
даже лучше, ибо для жабы нет зверя гаже и подлее человека, каждый норовит пнуть
или бросить камнем.
Но вредная Хрюндя от страшного рыка изобразила совсем уж
панический страх и бросилась в угол пещеры, пытаясь втиснуться в крохотную
щелку. Он грянулся оземь и не успел подняться, как на него обрушилось его
зелёное бородавчатое сокровище. Теперь она верещала от счастья так, что звенело
в ушах, не давала встать, всего истоптала, испихала, облизала. Мрак не успевал
уворачиваться от её длинного языка и толстых лапок.
Наконец он все-таки уселся, ухватил Хрюндю за загривок, но
толстая шкирка выскользнула из пальцев, жаба шлёпнулась к нему на колени. Мрак
попытался грозно взглянуть на неё, но встретил невинный обожающий взгляд и
застонал в отчаянии:
— Ну что на тебя нашло, дура? Я ведь уже столько раз
при тебе перекидывался, и ничего. Ну, что ты затеяла? Смотри, вот это тоже я.
Рухнул опять на пол, ушибся, вставать не стал — лапы уже
дрожат. Хрюндя уселась поудобнее, распахнула пасть и завопила, что боится,
боится, БОИТСЯ этого страшного чудища, которое появилось вместо её любимого
родителя, что вот она прячется в угол, глазки закрывает, лапками
отмахивается... Ну, пожалуйста, пусть он больше не превращается, ей же
страшно!!!
Мрак снова бросился на пол, ругаясь сначала по-волчьи, а
потом и по-человечьи — всё болит, локоть расшиб, шкура чешется.
— Ну, хоть теперь поняла?
Хрюндя тут же, без раздумий, с визгом прыгнула к нему,
преодолев в гигантском прыжке половину пещеры, попробовала от избытка чуйств
обнять его за шею всеми четырьмя лапами сразу, да ещё и всего зацеловала.
— Вот ведь дурёха, — выдавил Мрак со
злостью. — Мало мне было одного дурня. Таргитай хоть пел.
Жаба сразу задрала морду и выдала на редкость громкую и
немелодичную руладу. Мрак отшатнулся, попытался сбросить квакёныша, но Хрюндя
уцепилась всеми четырьмя.
— Да, — сказал Мрак, — точно, второй
Таргитай... Эй, прекрати!
Он оглянулся: у выхода толстая шкура, даже человек из Леса
не будет лежать на голом граните, когда такое рядом, подтащил к себе, улёгся и
попытался сосредоточиться, пока счастливая Хрюндя с песнями топала по нему
взад-вперёд так, что в глазах темнело.
— Глупая ты, глупая, — прошептал он. — Хорошо
ещё, что любят не за мудрость, а то бы...
Что я делаю, мелькнуло в голове. Тут произошло такое, такое
невероятное, надо забиться в пещеру поглубже, осмыслить, а то и вовсе остаться
тут на всю жизнь, ибо его жизнь теперь стала бесценной. Это другим рождаться,
жить, стареть и умирать, но он, после того, как стёр по незнанию в Книге Бытия
свою кончину, теперь может жить вечно. Почти как боги, только боги бессмертные,
а он, увы, смертен. В том смысле, что убить его так же просто, как и раньше. Но
если не дать себя убить...
Он зябко повёл плечами. Он увидит, как рождаются племена,
превращаются в могучие народы, стареют и гибнут, на смену приходят новые, как
на месте болот вырастают леса, потом там появляются степи, а затем и вовсе все
засыпает жарким песком... А где-то горы рассыпаются в щебень, где-то высыхают
моря... Он все это увидит, если не даст себя убить. А чтобы не убили, надо
найти уединённое место в горах, затаиться и просто жить...
Мысли были суматошные, горячечные, настолько не похожие на
его прежние мысли, всегда прямые, суровые и честные, как удар его огромной
секиры, что он сам смутно удивился, забеспокоился. Мало того, что последнее
приключение едва не размазало его по жизни, как мокрый след от улитки...
Подумать только: дрался с чудищами, магами, даже богами — а больше всего
страдать пришлось во дворце Куявы, где никаких особых врагов, а была лишь
золотоволосая тцаревна Светлана. Уже тогда он ощутил, что стал совсем другим
Мраком, совсем не тем, кто повергал чудовищ, бил магов и даже у самого Рода из
клюва выдрал Перо...
И вот сейчас он — уже третий Мрак: трусливый, трепещущий,
внезапно осознавший сверхценность своей жизни, которая, оказывается, может
длиться вечно.
Что я делаю, сказал он себе с досадой. Надо сесть и
помыслить о бренности жизни вообще и о его чудо-жизни, прикинуть, как ею лучше
распорядиться и как сберечь... Это раньше можно было не беречь, всё равно скоро
смерть, так уж лучше красивая гибель, чем угасание, когда не в силах встать с
ложа, а теперь он может жить, жить и жить... а вместо мудрого планирования
дальнейшей жизни он пытается образумить упрямую Хрюндю, которой втемяшилось в
дурную башку, что ей не нравятся его превращения и если она как следует
поплачет, что ей страшно, то он сжалится над бедной зверушкой с перепоночками и
бородавочками, которая всё-всё понимает, но пусть будет всегда её хороший
папочка, а не страшное чудище, которое появляется вместо него.
* * *
Желудок начал взрыкивать, как голодный пёс. Надо бы
зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже
зажаренного с кровью, а потом залить это непотребство вином, чтобы уже без
спешки наброситься с ножом на печёного кабанчика, что как издевательство над
людскими чувствами истекает соком... прямо как перед глазами!.. посреди стола
на блюде, где по бокам поместились ещё и жаренные в собственном соку
перепелки...
Он шумно сглотнул слюну. В животе громко заквакало. Жаба
приподняла голову и нерешительно квакнула в ответ.
— Это не тебе, глупенькая, — объяснил Мрак. —
Это мне... Не понимаю, как они мёдом и акридами?
Она с готовностью прыгнула ему на руки, он сделал несколько
шагов к выходу, и утреннее солнце ослепило привыкшие к полумраку пещеры глаза.
Жаба заворочалась, недовольно заворчала. Мрак позволил ей выкарабкаться, она
взобралась на плечо и там уселась, толстая и насупленная, оглядывая мир
неподвижными глазами.
Он забросил за плечо лук и тулу со стрелами, пошёл вниз по
тропке. Гора сразу осталась за спиной, по сторонам побежали кусты, серые от
пыли, но дальше, на продуваемом месте — зелень как зелень, воздух свежий, земля
из каменистой перешла в хороший добротный подзол, вслед за кустами стали
попадаться деревья, одинокие и группками, дважды он пересёк небольшие рощи.
Жаба начала дремать, раскачивалась. Её когтистые лапы цепко
хватались за шкуру на плече, но всё же свалилась, он едва успел подхватить на
лету. Сунул в мешок, она даже не колыхнулась, только сразу согнулась калачиком
на дне. Мрак закинул мешок за плечо и ускорил шаг.
Солнце поднялось над деревьями, но воздух всё ещё оставался
чист, свеж. Потянуло близостью воды. Впереди слишком роскошные деревья, заросли
кустарника, листья сытые, что значит корни тянут воду прямо из реки...
