Поймав последнюю тарелку, он сложил их стопкой, поклонился и
сказал громко и хвастливо:
— Я, Нганасан Седьмой, сильнейший из жонглёров
Троетцарствия!.. Никто не сможет сравниться со мной в моём искусстве!
Ему хлопали, орали, но из толпы кто-то крикнул ревниво:
— Подумаешь, Нганасан!.. А вот в Вантите, говорят, есть
жонглёр и получше...
Жонглёр покраснел от гнева, надулся, как боевой петух,
заорал яростно:
— Ложь!.. Всё — ложь! Вот все эти монеты пусть заберёт
тот, кто сумеет повторить хотя бы половину того, что я сделал!
Мрак поморщился, это нечестно, здесь же нет жонглеров,
сказал громко:
— Половину? Да я с закрытыми глазами сделаю то, что
тебе не сделать с открытыми.
Жонглёр онемел от изумления. Рот его распахнулся, лицо
налилось кровью, стало багровым, как свёкла. Зрители затихли, смотрели с
интересом. Кто-то начал протискиваться поближе, ожидая не то состязание, не то
драку.
Жонглёр с трудом выдавил из себя, задыхаясь от бешенства:
— Вот все эти деньги... твои! Если проделаешь хоть
что-то с закрытыми глазами, чего я не могу сделать с открытыми!
Мрак обратился к собравшимся:
— Все слышали?
— Все! — закричали в толпе. — А ну-ка,
покажи, что умеешь.
Мрак кивнул жонглёру:
— Ну как? Не передумал? Признайся, что похвастал, и
тогда не быть тебе в дерьме. Да и монеты останутся...
— Приступай! — закричал жонглёр яростно.
Мрак усмехнулся, зачерпнул из-под ног горсть песка, закрыл
глаза и, запрокинув голову, сыпал песок, пока не заполнил глазные впадины.
Постоял, стряхнул песок, открыл глаза и предложил фокуснику:
— Ну, давай, повтори с открытыми глазами.
В полном молчании он выгреб монеты из шапки, повернулся и
пошёл, а шум и весёлые вопли догнали, когда он уже поворачивал за угол.
Дорога вывела к крепостной стене. Ворота на ночь закрыты, но
беспечная стража разбрелась по соседским бабам, а уличная стража сюда не
заглядывает. Мрак подумал было распахнуть ворота во всю ширь, а завтра утром
наказать нерадивых стражей, но махнул рукой. Был бы враг близко, здесь бы
бдили. А на праздник Дня Соития ворота вообще будут распахнуты, десять тысяч
головорезов войдут в город, спрятав ножи под одежду.
Он поднялся на стену, здесь тоже пусто. Над головой тёмное
небо с множеством звёзд, нестерпимо яркая луна светит неестественно ярко. Земля
поделена этим странным светом на яркие клинья и на совершенно чёрные, где тень,
похожие на провалы в бездну.
С востока показались крохотные волы. Мрак напряг зрение,
волы двигались тяжело, широкие ремни охватывали их могучие груди. Они шли и
шли, сразу по восемь в ряд, копыта с натугой били в землю, за первыми рядами в
землю упирались ещё и ещё могучие животные, далеко вдаль тянутся рога и
горбатые спины, он всё не мог увидеть, что же они тащат, широкие ремни из
толстой кожи натянулись, как струны, дрожат. К любому притронься лезвием ножа —
сразу хлопнет, как пастуший кнут, оборвётся, и наконец, под лунным светом
высветился вроде бы каменный блок.
Мрак прошел по крепостной стене в самый конец, чтобы ветер
шёл на него. Ноздри жадно раздувались, ловили и складывали запахи, лепили из
них объемную красочную картину, даже цветную, что дивно в ночи, когда все кошки
серы, но сейчас он видел целую сотню волов, что волокут по земле, вспарывая её,
как плугом, огромную каменную плиту. Массивную, широкую, а вот сейчас, когда
лунный свет высветил бок, он рассмотрел на камне те самые фигурки древних
богов, демонов и чудовищ, что видел тогда в горах, когда посещал драконник.
Нет, сказал себе трезво, не те самые. Немыслимо за эти дни
приволочь плиту из такой дали. Она была где-то здесь. Кажется, он что-то о ней
даже слышал. Она была здесь, спрятанная или забытая на тысячи лет. Но вот
кто-то нашёл и сейчас что-то пытается с нею проделать.
В груди похолодело, он успел подумать, что давно уже так не
трусил при виде непонятного, необъяснимого. Не трусил даже при виде распахнутой
пасти дракона, при виде разгневанных колдунов, почти спокойно смотрел на богов,
а с одним даже дрался, но сейчас в груди похолодело, а вдоль рёбер словно
проползла ледяная змейка.
Теперь видно, что по обе стороны плиты идут люди в тёмных
одеждах. Капюшоны надвинуты на лица. Жрецы, наверняка жрецы. Боги меняются, но
жрецы одеваются одинаково, да и ритуалы у них одинаковые. И сейчас эту плиту
волокут в некое священное место. Для жертвоприношений, что понятно. Плиты
бывают разные, но вот для жертвоприношений почему-то у всех одинаковые. Во
всяком случае, у всех есть вот эта канавка для стока крови.
Он проследил путь, куда тянут волы, ахнул, а ледяная змейка
превратилась в толстую змею и обхватила грудь. Там то место, где всегда ночь,
где Лунный свет уходит в землю без остатка. Мёртвое Поле. Поле, что пропиталось
кровью настолько, что жителей по ночам душат кошмары, а дети рождаются уродами.
Луна перешла на другую сторону неба, скоро рассвет, но
теперь Мрак, протянув воображаемый путь плиты дальше, убедился, что ее в самом
деле тащат на Мёртвое Поле.
Волы двигались ровным, экономным шагом, привычные таскать
тяжести. Теперь он чувствовал всем телом, что Мёртвое Поле... не мёртвое. А
если и мёртвое, но всё же в нем есть какая-то своя жизнь, не человеческая, не
животная, но все же нечто смотрит из этого Мёртвого Поля с яростью и неистовой
злобой. И настолько мощной, что он не мог представить себе армию или вообще
силу, что выдержала бы всплеск этой ярости.
12. Двенадцатый день на Тцарстве
Хрюндя спала, бесстыдно выставив белёсый животик. На земле
так не поспать, спинка горбатенькая, а вот на мягком ложе — самое что ни есть
блаженство, хребетик утопает в нежнейшей перине. Лапки раскинула, пасть
полуоткрыта. Либо простудилась, либо просто разнежилась...
Он почесал пальцем мягкое брюхо, Хрюндя по-жабьи хихикнула и
вяло задвигала во сне лапками. Из-за окна несся как рокот далёкого прибоя
говор, долетали обрывки песен, сильно пахло рыбой, что жарят на дешёвом
оливковом масле, даже запахи множества немытых тел. По одним этим запахам,
подумал Мрак, можно понять, что в городе очень много чужих. Не то чтобы
барбусийцы мылись постоянно, но воды хватает во всех колодцах, ручьях,
множестве мелкие речек, и барбусийцы мылись всё же чаще, чем артанцы или даже
куявы, а эти пришлые как будто всю жизнь просидели в лесу или в пещерах — запах
просто едкий, капля такого пота прожжёт даже железо...
Манмурт вошел усталый, с бледным лицом, но с достоинством.
Поклонился, Хрюндя с восторгом прыгнула к нему с ложа, Манмурт присел,
предостерегающе вытянул перед собой руки. Жаба ломилась к нему через эту
хлипкую преграду, одолела. Манмурт подхватил её на руки, а жаба тут же вылизала
ему лицо и попыталась залезть на голову.
