Или же, подумал Мрак с подозрением, этим ходом пользуется
совсем не тцар... Несколько помещений показались неподходящими для его цели,
пока наконец не обнаружил комнату — старую, запылённую, заполненную рухлядью, а
также всякими узлами со старым тряпьём. Возможно, её и держали в таком виде
только для того, чтобы можно было незамеченным пользоваться ходом, но это их
замыслы, а у него мысли и желания намного проще.
Он порылся в тряпье, выбрал наименее поношенное, связал в
узел и снова скользнул в ход. Этот второй туннель пошёл от дворца, снова плечи
царапают холодные камни, но теперь под лапами часто плескала вода, брызги
летели во все стороны. Дважды ручей едва не сбивал его с ног, но в конце концов
ход пошёл вверх.
На минутку сердце дрогнуло: впереди показалась груда камней
от пола до потолка, могло завалить и в самом деле, однако ноздри уловили
струйку свежего воздуха. Ударился оземь, поднялся, разбросал камни, а когда в
дыру заглянуло чёрное небо с тусклыми звёздами, быстро оделся, неслышно вышел и
привалил ход камнем побольше.
Он с наслаждением вдохнул ночной воздух, полный совсем
других запахов. Он ощущал их даже в этой, человечьей личине. Запахи далёкого
рыбного квартала, запахи свежевыделанных кож, а вот порыв ветерка донес ароматы
свежего хлеба, горящего угля...
Ему не надо было смотреть на звёзды, чтобы определиться.
Этот ход, как он и опасался, вывел на другую сторону города. Он стиснул зубы,
выругался, всё-таки посмотрел на небо: да, половина ночи уже прошла. Да где там
половина, три четверти прошло!
— Хорошо ещё, — прорычал он зло, — что Барбус
— это не Куява... Ту за день не объедешь даже на коне...
Земля понеслась под ним, словно под скачущим конём. Так он
бегал в Лесу, так учил бегать друзей, но сейчас ещё и постоянно наддавал, ибо
ночи летом, в самом деле, короче женской молодости.
Луна перешла на вторую половину неба, когда он, обогнув
Барбус, добежал до постоялого двора на перекрёстке дорог. Тревожить никого не
стал, пусть народ спит, взобрался по стене на второй этаж, плечи привычно
вздулись, когда ухватился за железные скобы на ставнях. Едва слышно заскрипело.
Очутившись в комнате, он на ощупь зажигал светильник, когда
сзади обрушилось холодное, мягкое, тут же в кожу впились острые коготки. Жаба
вцепилась, будто его не было год, если не два. Мрак подхватил её на руки, а она
все тыкалась мордой, обхватывала его голову передними лапами, цеплялась
задними, прижималась нежным бархатным пузом. В ярком оранжевом свете выпуклые
глаза горели, как два солнца, а по крохотным чешуйкам спины пробегали зелёные
искорки.
— Да что ты опять обслюнявила, — сказал Мрак
сердито. — Куда я пойду, обслюнявленный? Отстань, отлипни...
Но жаба не желала отлипать, вся тряслась, дёргалась, её
узкий длинный язык хлестал его по глазам, щекам, лез в уши, задние лапы
загоняли в его толстую кожу коготки все глубже.
— Брысь, — сказал Мрак строго. — Это что же,
я должен всё при тебе сидеть? А ежели твоему родителю восхочется
поразвлечься?.. Тогда как?
Жаба запищала, прижалась крепче, маленькая и толстенькая...
но почему-то напомнившая худенькое тельце Кузи. Сразу в голове мелькнуло виноватое:
какое там поразвлечься, если Кузя ждёт... Ха, она ж собирается за него выйти
замуж. Нет, даже жениться, она так и сказала... Всего-то и осталось подождать,
что лет десять...
И хотя все это было смешно, но почему-то образ светлой
девчушки с серьёзными глазами шугнул мысли о всяких поразвлечься, он поцеловал
жабу в тупую зелёную морду.
— Ну, ты чего тут натворила? Рассказывай!
Жаба виновато втягивала голову в плечи. В комнате, понятно,
всё разбросано. Она ухитрилась вытащить из-под ложа дорожный мешок, вытряхнула
из него всё, перепробовала на зуб, растащила по разным углам, разорвала на
длинные ленты его запасную рубашку, сжевала трут и сумела искрошить огниво, что
за зубы у этого крохотного чудовища...
Он сердито смотрел в выпуклые глаза жабы, полные вины и
страдания, и, даже не будучи магом, прочёл в них яснее ясного: это для тебя час
и даже день проскакивает быстро, а для меня час — это твоя неделя. Не оставляй
меня так надолго! Не сердись на меня и не оставляй в темной комнате. У тебя
есть твой мир, у тебя друзья, враги, просто люди, а у меня только ты, мой
папочка! Разговаривай со мной чаще! Я не всегда понимаю тебя, но я знаю, что ты
говоришь со мной, и я от счастья готова прыгать на стенку и ходить на ушах...
которых у меня почему-то нет. Я маленькая, но у маленьких память лучше, чем у
взрослых. Я помню, кто и когда в меня бросил камень, а кто сказал ласковое
слово. Я очень люблю тебя, мой папочка! Не оставляй меня так надолго...
Мрак схватил её в объятия, прижал к груди, уткнулся в её
холодное шипастое тельце лицом. На глаза, он не поверил себе, навернулись
слезы. Странно, не плакал, когда конь Фагимасада наступил ему широким копытом
прямо на причинное место, а вот сейчас глаза щиплет, взор расплывается, а в
груди щем и виноватое царапанье.
— Я не оставлю тебя, — прошептал он ей
тихо. — Мы с Кузей очень любим тебя...
Жаба от счастья пустила слюни. Мрак поспешно сунул её в
мешок, похлопал, успокаивая: я здесь, забросил мешок на спину.
Сонный слуга в удивлении подскочил, когда сверху по лестнице
неспешно спустился этот дюжий мужик звероватого вида, дикий и страшноватый.
— А... А... — пролепетал он. — А как вы
поднялись, я ж не видел!..
— А я и не выходил, — ответил Мрак хладнокровно.
— Дык я ж там убирал час тому!
— Молодец, — похвалил Мрак. — Я видел, все
чисто. Ты меня просто не заметил. Я там тряпочкой прикидывался.
Он бросил парню монетку. Хоть и сонный, тот поймал ловко,
наупражнялся, а Мрак вышел на улицу.
Лунный свет заливает строения неровно: крыши блестят — глазам
больно, а в тени хоть дракона прячь — никто не углядит. Изредка взвывают
собаки, над головой летучие мыши с хрустом хватают жуков, от домов накатывают
запахи тепла и домашней стряпни, а от сараев плывет волнами животный дух...
Он грянулся оземь, превратился в волка, и Хрюндя сразу
запищала, жалобно сжавшись в комочек и зажмурившись. Мрак ткнул в неё носом,
лизнул, рыкнул тихонько. Жаба приоткрыла один глаз, снова зажмурила. Мрак
фыркнул, аккуратно подтолкнул её мордой. Жаба не шелохнулась, тогда он покатил
её колобком. Она так и осталась сжатой в комочек, но хитрые глазки
приоткрылись. Мрак уселся на землю, подумал, не кусать же глупую, строго рыкнул
— уйду, дескать, один, — встал и пошел. Сзади запищали, заплакали, но он
не оглядывался, и Хрюндя налетела, обогнала и, подпрыгнув, вцепилась ему в
шерсть, повисла. Теперь она пищала, верещала, обещала, что никогда, никогда,
НИКОГДА не будет больше вредничать, она нечаянно... Он облизал её, положил на
одежду, кое-как впихнул всё в мешок, с трудом завязал и, взяв в пасть, помчался
к тайному ходу. Подумал на бегу, что опять не сообразил сначала всё уложить, а
потом уже задом о землю. Но хорошая мысля приходит опосля, кто-то умён сразу, а
вот он — как все нормальные люди...
