Дальше сидит Хугилай, если он правильно расслышал, главный
управляющий делами Барбуссии. Вот дивно, тцар — он, а делами управляет
другой... Нет, управлял, конечно, тцар, но у тцаров других дел хватает,
поважнее и поинтереснее: у кого петушиные бои, у кого пьянка и бабы, у кого
звёзды, вот и получается, что на плечи расторопных слуг начинает сбрасываться
полегоньку часть державной ноши...
Хугилай возраста среднего, да и роста среднего, но в плечах
неимоверно широк, даже пошире его самого, грузен до безобразия, длиннорук, но
что приковало внимание Мрака, так это страшноватое и одновременно красивое
лицо. Голова Хугилаю досталась, как пивной котёл, потому места хватило и
крупному носу, и огромному рту с толстыми, как оладьи, губами. Нижняя челюсть,
как у коня, но Мрак всматривался в глаза, в которых горит отвага, мужество, но
вместе с тем высокомерие, не свойственное простому управляющему. В нем была доброжелательность
и в то же время затаённая и тщательно упрятанная злость...
— Как тебе здесь, Аспард? — поинтересовался Мрак.
Аспард вздрогнул, едва не выронил гусиную лапу.
— Странно, — признался он. — Первый раз вы
меня пригласили за этот стол, Ваше Величество! Но, скажу вам, не мешало бы
вам... уж не прогневайтесь, заглянуть хоть разок на задний двор, где солдатские
бараки, оружейные, кузницы... Надо бы показаться солдатам, чтобы взвеселить их
сердца. Не обессудьте, но в костёр преданности тоже нужно подбрасывать
дровишек...
Он умолк, лицо стало напряжённое, словно сболтнул лишнее.
Мрак вытер полотенцем рот, поднялся.
— Пируйте, пируйте! Мы с Аспардом малость пройдёмся, а
потом... может быть, даже вернёмся.
* * *
Рагнар провожал тцарскую фигуру ошалелым взглядом, в котором
все ярче разгорался гнев. Похоже, что тцар переоценивает его благородство,
переоценивает. Сам брякнул, никто за язык не тянул. Высшими богами поклялся,
самим богом Кибеллом... Теперь всё, он в его руках. А руки у Рагнара, как и у
всех из его рода, цепкие. Не вывернешься...
Мрак оглянулся, Рагнар успел увидеть сильное свирепое лицо.
В душе на мгновение колыхнулся страх. А что, если в самом деле тцар сумел
как-то соединиться душой со своими предками... а там, говорят, были и сильные
воители, не только растяпы, что смотрят на звёзды...
В растерянности он опустился за стол, сжал руками виски,
стал до мелочей восстанавливать тот особый день, день наибольшего ужаса в его
жизни и... наибольшего триумфа. Тогда для него это началось с жуткого страха,
но теперь со слов тцара и Регунда он знает до мелочей, как всё происходило.
Это было всего полгода назад. Слухи, что тцарица плоха,
стали всё упорнее. Неведомая болезнь пожирала её некогда дородное тело. За две
недели она иссохла в щепку. Тцар горевал, уже приготовился к неизбежному, но
всё равно вздрогнул и побелел, так рассказывает его советник Регунд, когда он в
тот день вошёл без стука и сказал с порога:
— Светлый тцар... Тцарица совсем плоха.
— А что волхвы? — спросил тцар беспомощно.
— Волхвы... — Регунд развел руками. — Что они
могут... Ну пошептать, ну дать травки, чтобы не так болели зубы. Но когда
придет та с косомахой, что сделает даже самый могучий волхв или самый умелый
жрец?
Тцар опустил голову:
— Но что они говорят?
Постельничий снова смиренно развел руками:
— Что волхвы скажут? Твоего гнева страшатся. Потому и
тянут с правдивым ответом. А сами, я уже выведал у слуг, собираются ночью
удрать из города. А то из твоего тцарства вовсе.
Тцар в бессилии стиснул кулаки. Постельничий тупо смотрел на
могучие руки тцара, покрытые чёрными волосами. Хоть изнежен, хоть сам в корыто
с водой не переступит без поддержки, но боги дали ему могучее тело, облик воина
и могучий голос, который обычно звучит тихо и умоляюще, словно он не тцар, а
приглашённый звездочёт.
— Что советуешь? Постельничий сказал робко:
— Послушаться тцарицу... Она просит не так уж и много.
— Что она хочет?
— На этот раз всего лишь покаяться в своих проступках
Верховному волхву. Чтобы тот назначил ей жертву богам и очистил её от их имени.
Тцар вскочил.
— Что?
Постельничий рухнул на колени:
— Прости... но она просит не так уж и много.
Тцар развел руками:
— Ну, если это всё...
— Увы, — добавил постельничий, — тут
маленький пустячок. Она не доверяет волхвам Барбуса. И вообще волхвам
Барбуссии. Всё-таки она дочь тцара Славии, привыкла к своим храмам, своим
богам. И хотя здесь жила по нашей правде, но перед смертью жаждет открыть душу
и очиститься только перед волхвами Славии.
Тцар потряс огромными ручищами.
— Ты понимаешь, что речёшь? До Славии полтыщи верст, но
и то для наших Змеев — раз плюнуть. Только где я отыщу там волхвов? К тцару
Славии не обратиться, у нас почти война. Если бы там был прежний тцар Панас, а
так там Рулад, тот ради родной дочери пальцем не шелохнёт. Правда, можно
послать верных людей тайком, чтобы выкрали пару волхвов... А что? Если надо,
приведу и в цепях. Не в тцарице дело, а никто не смеет противиться моей воле...
Всегда тихий, он разволновался так, что сейчас голос его
гремел, как раскаты грома. Постельничий втягивал голову в плечи, горбился, а
когда раскаты стали чуть тише, пролепетал робко:
— Ты мудрый, ты придумаешь. Но помни, что она может не
дождаться утра.
— Что-о?
— Я подслушал разговор твоих лекарей. Потому и хотят бежать
сегодня ночью.
Он сжался, ожидая яростной вспышки, но тцар, к его
удивлению, обмяк, осел на троне, как снеговой сугроб под лучами весеннего
солнца. Лицо внезапно постарело, и постельничий ощутил, что могучий тцар в
растерянности.
Стражи с той стороны двери вздрогнули и выронили оружие,
когда из тцарских покоев раздался мощный рык:
— Кленок, ко мне!
Когда молодой воин по имени Кленок вбежал в покои, тцар
стоял полуодетый посреди палаты. Страж опустился на колено, тцар сказал
непривычно звучным голосом:
— Встань и слушай. Бери лучшего коня, скачи к воеводе
Рагнару Белозубому. Пусть в чём есть, не медля, садится на коня и скачет с
тобой. Приведи его в мои покои. Только быстро! Одна нога здесь, другая — там!
Кленок, пятясь, выскочил из палаты. Никогда не видел тцара в
такой растерянности и торопливости.
Конюх не стал задавать вопросы, позволил выбрать лучшего в
скачке коня, и вскоре ворота распахнулись. Он выметнулся, как вольный ветер,
копыта стучали, конь радостно встряхивал гривой и нёсся как стрела, сам
отдавшись бегу.
В тереме Рагнара горел свет, из окон доносились удалые
крики, песни. Ветерок донес запах браги и хмельного мёда. Кленок набросил повод
на крюк коновязи, здесь все добротно, весело, ноги сами внесли на высокое
крыльцо.
