Она сильнее сжала ноги, Мрак ощутил, что в девчонке больше
силы, чем она выказала на том берегу.
— Вот ты какая, — сказал он горько. — Почему
со мной все женщины... вот так?
Она ответила гордо и независимо:
— А потому, что мы все такие. Женщин надо любить, на
руках носить, а на шею мы и сами залезем. Скинуть же нас непросто...
Он вздохнул:
— Да я знаю... Мне так и идти в хлюпающих сапогах?
Голосок над его головой прозвучал задумчиво:
— Ты выглядишь таким простым, безобидным... что даже
страшно. Ладно, рискнем. Сядь на тот пень, задирай ноги. Но если попробуешь перекатиться
на спину, чтобы меня задавить, то это напрасно, уразумел? Я успею сдавить шею
раньше. К тому же... меня не так просто задавить.
Он покосился на загорелые ноги на своей груди. Под тонкой
кожей с золотистым пушком чувствуются молодые сильные мышцы. Когда она ёрзала,
устраиваясь на его плечах поудобнее, её ноги касались его щек, а когда он
повернул голову, стараясь увидеть её хотя бы краем глаза, его губы упёрлись в
нежное пахнущее травами колено, тёплое и словно бы светящееся изнутри.
— Как у тебя колотится сердце, — сказала она
удивлённо. — Мою пятку просто подбрасывает!
— Это от страха, — объяснил он.
— Не боись, — успокоила она. — Я не стану
грызть тебе голову. Чего её грызть? Голова как валун, литая! Мне нужно, чтобы
ты носил меня по этому краю. Ручьёв слишком много, болота на каждом шагу...
Тебе все нипочём, а я воды боюсь. Мне сверху видно всё, я хоть оленя, хоть
кабанчика подстрелю. И тебе дам поглодать косточки, я ж всего оленя не съем!
— Косточки? — переспросил Мрак. — Гм...
ладно, я люблю кости. Кстати, я тоже не зря ношу лук. Когда завидишь оленя, дай
знак. Поглядим, кто быстрее всадит в него стрелу.
Оленя первым учуял он. Хотел смолчать, пусть она заметит
первой, но подходили все ближе, уже и олень поднял голову, тревожно
принюхивается, вот-вот даст деру, а мавка все хвастается, какого хорошего коня
отловила, разомлела на солнышке, уже и колени раздвинула, и Мрак сказал
тихонько:
— Олень... Вон там, за орешником...
Она вздрогнула, пробуждаясь от своих мавкячих дум. Ноги
стиснули шею с излишней поспешностью, он снова ощутил обеими щеками её нежную
кожу.
— Где?.. Ух ты, какой красавец!
Он чувствовал, как она поспешно сорвала со своей узенькой
спины лук. Над головой послышался едва слышный скрип сгибаемого дерева. Он
схватил свой лук, наложил стрелу и выстрелил, почти не целясь, ибо над головой
уже щелкнула тетива.
Его стрела исчезла в зелени. По ту сторону затрещало, в
стороне колыхнулись кусты, потом ещё и ещё. Когда он, побуждаемый мавкой,
проломился через заросли, олень ещё бился, успев сделать всего три прыжка. Её
стрела торчала в горле, а его стрела пробила левый бок.
Её маленькая ладошка погладила его по уху.
— Присядь. Я разделаю зверя... Ты в самом деле
стреляешь неплохо. Прямо в сердце! Но это случайно. Ты не мог его видеть. А я
прямо в горло...
Он присел, буркнул:
— Давай я сам. Это мужское дело. Если женщина
разделает, то и есть будет противно.
Над головой прозвенел серебристый смех.
— Я не женщина, чужеземец! Я мавка... Но разделай, если
сумеешь. Только будь осторожен с ножом, если понимаешь, о чём я... Я успею
сломать шею раньше.
Он покосился на нежное колено, чувствуя сильное желание
коснуться его губами. Сглотнул, пообещал осипшим голосом:
— Я буду осторожным.
Оленя он и разделал, и жарил на углях, а мавка всё ёрзала в
нетерпении и приговаривала:
— Ну, уже готово!.. Уже!..
— Ещё не уже, — сказал он. — Щас будет
готово... Он сунул руку в мешок, мавка насторожилась, но он на ощупь выдрал
из-под спящей жабы узелок, мавка распахнула глаза в великом удивлении:
— Соль?.. Как здорово!
— И ты соль любишь?
— А кто её не любит?
— Тоже верно, — сказал он. — Я видел, как
козы сотни верст проходят, только бы полизать глыбу соли... Вот щас посолю... а
потом вот здесь... и всё, можно есть... коза.
— Сам ты... Ты знаешь, на кого ты похож?
— Знаю, — ответил он. — Но ты лучше
помалкивай.
Он разделал оленя целиком и зажарил все куски. Поблизости
росли жгучие травы, молодое мясо с готовностью дало сладкий сок, мавка чавкала
и восторгалась, он ел быстро и жадно, чувствуя, как в груди нарастает радостное
рычание большого и сильного зверя. И хотя он умел несколько дней бежать вообще
без крошки во рту, но когда выпадает вот такая возможность, то надо жрать,
жрать от пуза, лопать вволю и в запас, распускать пояс и снова жрать, пока не
полезет из ушей.
После сытного обеда мавка возжелала малость отдохнуть, а то
у неё от тряски заболит переполненный живот, но, похоже, как и Мрак, отдыхать
не умела и не любила: тут же указала на выглядывающие из кустов острые рыжие
мордочки:
— Им тоже поесть надо, пойдём отсюда.
— Да, — согласился он, — хотя после тебя там
остались только копыта.
— После тебя, — уличила она. — Ты ж кости
грыз, зверюга!
— В костях самый сладкий мозг, — возразил
он. — Вон у тебя хоть и тоненькие, а, знаешь, сколько в них сладости?
— Но-но, — сказала она предостерегающе, —
поднимайся!
Через четверть часа заросли остались далеко позади, мавка
жадно присматривалась к новым для неё рощам, заросшим лесом холмам.
Дорога постепенно стала шире, протореннее. Мраку почудились
запахи дыма, окалины железа, угля, но ветерок стих, и он не был уверен, что ему
не почудилось.
— А что там? — спросил он. Голос пояснил
словоохотливо:
— Там уже веси одна возле другой, а ещё дальше —
стольный град Барбус. Так говорят, я там не бывала. Но мы, конечно же, туда не
пойдём...
— Почему? — удивился Мрак.
В голосе мавки прозвучала насмешка:
— Ну и туп же ты, чужеземец... Тебе идти туда тоже не
стоит. Пропадёшь, тебя и куры лапами загребут. Там народ злой, быстрый.
Он пожал плечами, с удовольствием чувствуя, как её нежные
колени елозят по его щекам.
— А что такого? Девка сидит у мужика на плечах!..
Невидаль? Женщины и так все ездят на нас. Это ж так привычно. Никто и глазом не
поведёт... Впрочем, ты девка красивая, на тебя будут заглядываться... Ну и
пусть смотрят. Мы еще и деньги за показ будем брать. Там ещё будут драться за
честь тебя самим поносить на шеях.
Она слушала, колени чуть расслабились, затем опомнилась, под
кожей напряглись крепкие мышцы.
