— Нет. Поворачивай налево.
Мрак продолжал двигаться прямо. На душе стало печально, он
сказал с сожалением:
— Может быть, пойдем, а?
Колени начали сжиматься. Голос мавки прозвучал сдавленно:
— Поворачивай...
— Мне надо в город, — сказал Мрак со
вздохом. — А так бы я лучше с тобой бродил бы в лесу. Я сам человек
лесной...
Колени стиснулись с такой силой, что стало трудно дышать. Её
голос, неузнаваемый и прерывающийся, донесся с хрипами:
— По... во... ра... чи... вай!..
— Не, — сказал он сожалеюще. — Эх, надо ж
было мне, дурню, пообещать жабе! А еще на Таргитая: дурак, дурак... Но слово не
воробей, надо идти. А ты чо там пыхтишь? Мы ж договаривались на голову не
гадить... А то уже что-то горячее бежит по спине... Как думаешь, что?
Её колени бессильно разжались. Мрак осторожно снял её с шеи,
и, всё ещё держа на руках, в задумчивости осмотрелся, не зная, куда посадить:
ни пенька чистого, ни валежины без лишайника или кусачих муравьев.
Она обречённо лежала в его руках, как в колыбели. Зеленые
глаза были полны страха и безнадёжности. Даже не пыталась сопротивляться, ибо в
руках, что держат её, теперь чувствуется крепость толстых древесных корней.
Голосок её был тихим, как у мышонка:
— Мне была предсказана смерть от руки героя... Простого
мужика я бы уже удавила..
— А мне от женской, — ответил он. — Может, от
мавкячей? Ладно, прощай, зеленоглазка...
Он бережно опустил её ноги на землю. Она выпрямилась, глаза
неверяще обшаривали его хмурое лицо.
— Ты... отпускаешь?
— Да, — сказал он с сожалением. — Мне надо в
город. Барбус, так Барбус. Лишь бы побольше.
Он тяжело сделал шаг к главной дороге. Ее голосок,
прерывающийся от удивления и негодования, как стрела, кольнул в спину:
— Но почему... почему ты целый день позволял сидеть на
своей шее?
Мрак пощупал шею, что еще хранит её тепло и запах, улыбка
его была грустной.
— Не знаю. Наверное, мне самому понравилось.
— Почему?
— Не знаю. У меня еще никто не сидел на шее.
Деревья двигались навстречу, а когда расступились, начал расти
и раздвигаться в стороны простор ухоженных полей. Справа заливной луг, медленно
двигается стадо тучных коров, а дальше ровными рядами вставали белостенные
хаты, крытые соломой. Мрак шагнул из тени под солнечные лучи, но едва сделал
два шага, сзади зашелестело, тонкий голосок крикнул:
— Удачи тебе, герой!
Он оглянулся, мавка высунула голову из кустов, глаза зеленее
молодых листочков. Он помахал ей рукой, жаба зашевелилась в мешке и что-то
проворчала.
— Я просто чужеземец, — крикнул он.
— Герой, — прокричала она упёрто. — К тому же
от тебя странный запах... люди его не чуют, но меня он тревожил... Очень! Я
даже ноги сдвинуть как следует не могла... Кто ты?
Он засмеялся:
— Если я обернусь тем, кто я есть, под тобой будет лужа
побольше того пруда, малышка. И заикой станешь!
И, не оборачиваясь, зашагал к далёким хаткам. Успел
подумать, что хорошо, что не обернулся волком, когда она сидела на его плечах.
Бедная мавка окочурилась бы с перепуга. Вон жаба покрепче, и то пугается.
В мешке шевельнулось, потом требовательно задёргалось,
заскреблось. Хрюндя словно услышала его мысли, карабкалась наверх. Он помогать
не стал, она сама вылезла, взобралась на плечо, но там так топталась и пыталась
слезть, даже делала вид, что вот-вот прыгнет и, конечно же, разобьется в лепешку
насмерть, пусть ему будет стыдно, что он снял и опустил на теплую, прогретую
солнечными лучами землю.
Жаба сразу же шмыгнула за куст, там присела, выгнула спинку.
Вид у неё был в это время уморительно серьёзный и сосредоточенный. А потом он
неспешно спускался по тропинке, а Хрюндя неутомимо шныряла по кустам, он
слышал, как гремят камни, жаба с охотничьей страстью переворачивала валуны, её
узкий язык молниеносно хватал нежнейшее лакомство: мокриц и сороконожек, не
успевших убежать от прямого солнечного света. Мрак покрикивал, старался не
упускать жабу из виду, а она тоже хитрила, подпрыгивала над кустами, вот я, не
потерялась, а сама старалась пробежать так, чтобы между нею и Мраком оставались
кусты, тогда можно незаметно ухватить гроздь незнакомых ягод.
Однажды раздался истошный визг. Хрюндя неслась к нему с
раскрытой пастью, по морде катились крупные слёзы, в глазах стояла горькая
обида.
— Что стряслось? — спросил Мрак раздраженно.
Он присел, Хрюндя покарабкалась к нему на колени. Пасть
держала широко раскрытой, язык высунула. Мрак отшатнулся, язык был черный, а во
рту стало сине-черным. Слышался сильный кислый привкус.
— Ах, ты ж дурёха...
Он ухватил ее поперёк, Хрюндя завизжала, её лапы бешено
замолотили ему в грудь. Мрак со злостью сдавил так, что пискнула, как воробей в
лапах кошки, бегом помчался вниз по косогору. Ноздри жадно ловили запахи,
Хрюндя наконец высвободила морду и орала сиплым голосом. Мрак придавил сильнее,
ноги скользили по крутизне, а руки заняты, не ухватишься за ветви, камешки катились
впереди, подпрыгивали, исчезали то ли в зелени, то ли за обрывом.
В одном месте деревья стояли гуще, трава там зеленее, и Мрак
вломился с разбега, уже чувствовал воздух влажнее, запах сырости и близкой
воды.
Хрюндя высвободилась, брякнулась на землю. Мрак ухватил её
за лапу, подтащил к крохотному родничку. Хрюндя скулила, слезы бежали
безостановочно. Мрак одной рукой держал её за холку, другой зачерпнул воду,
плеснул в распахнутую пасть.
Хрюндя ошарашенно умолкла, затем заскулила уже тише. Мрак
плескал и плескал, а потом сорвал пучок травы и насильно вытер ей пасть. Хрюндя
опять орала и вырывалась, а когда высвободиться из могучих рук не удалось,
стала брыкаться, как дикий конь. Пасть её из черной стала ярко-красной, но язык
и горло ещё оставались в темных пятнах.
— Это ещё что, — сказал Мрак безжалостно. — А
теперь вот заболит живот!.. Будешь знать, свиненок, как всякую гадость жрать.
Хрюндя смотрела с надеждой, в глазах ещё стояли слезы. Мрак
подавил желание схватить её на руки и прижать к груди, всё-таки ребёнок, хоть и
жаба, заставил себя сказать ещё строже:
— А чтобы запомнила лучше, что эту гадость жрякать
нельзя... нельзя... нельзя...
Он зажал её голову между колен и звучно отшлепал по толстому
заду. Хрюндя вопила так, что звенело в ушах. Вряд ли от боли, скорее — от
несправедливой обиды. Ягоды сами вылезли навстречу! И ещё пахнут нарочно!
На горизонте красочно заблестели под оранжевым солнцем белые
стены большого красивого города. Солнце уже склоняется к краю земли, оранжевый
шар начинает багроветь, и кажется, что по чистой городской стене стекают потоки
червонного золота.
