Те из вас, кто занимается йогой, знают, что каждый урок завершается тем, что вы складываете руки вместе и произносите индийское приветствие «Намасте». Оно означает: «Я чту то место в вас, где пребывают любовь, правда, мир. Когда вы в том месте внутри себя и я в том месте внутри меня — мы одно». Намасте.
Поток ответов на этот имейл был поразительным. Из каждого уголка компании, от хорошо знакомых мне людей и даже от тех, кого я не знал, приходили письма с благодарностью, теплом, воодушевлением и поддержкой. Когда я собирался уходить, Эд и Джон отдали мне подарок. Это были красиво обрамленные, нарисованные от руки персонажи «Истории игрушек» и «Приключений Флика». Над картинкой были слова «Спасибо, Лоуренс!», а вокруг — трогательные записки со словами благодарности и поддержки от моих многочисленных коллег. Я никогда не мог представить, что люди чувствуют именно это. Я окончательно потерпел поражение, как человек, у которого было все и который прилагал особые усилия для разделения личной жизни и бизнеса.
Сто лет
Мой полный энтузиазма бросок в новый мир оказался серией ложных шагов. Необходимо время, чтобы узнать свой путь в новых землях, и трудно, если вообще возможно, найти его, ни разу не свернув не вовремя и не попав в тупик. Я погружался в мир восточной философии и медитации, о котором так мало знал.
Меня привлекало наблюдение Джона Кэмпбелла о том, что «одна из наших проблем сегодня заключается в том, что мы мало знакомы с литературой духа»
[14]. Литература духа. Казалось, это очень хорошее место для старта.
Я собрал коллекцию книг, в том числе заметное количество книг из восточной литературы, мифологии, философии и современной физиологии и биологии, книги по восточной религии и ее мистическим дополнениям — каббале и христианскому мистицизму, а также работы индуистских йогов, суфийских мистиков и буддийских учителей. Вскоре у меня появились фавориты.
Книга Брайана Грина «Элегантная вселенная» (Brian Greene «The Elegant Universe») — высший пилотаж в современной физике. Книга Дэвида Бома «Wholeness and the Implicate Order» блестяще проводила нас от физики к демонстрации важных философских идей. Была там и «Ecstatic Spontaneity» Герберта Гюнтера — дань уважения буддистской саге «Сараха», в которой Гюнтер писал: «Мы, люди, фрагментированные и разделенные существа, не в ладах с самими собой и с окружающим миром. Мы страдаем от нашей продолжающейся фрагментации и от жажды целостности»
[15]. Кажется, это противопоставление фрагментации и целостности было частой темой.
Я читал Т.В.Р. Мурти и Джея Гарфилда — двух блестящих исследователей, давших беспрецедентное толкование буддистского Срединного пути на английском языке; грандиозную «Вечную философию» Олдоса Хаксли; «Kabloona» — увлекательные воспоминания Гонтрана де Понсана о путешествии и жизни с эскимосами; эпохальную работу Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании», которая вдохновила целое движение за гуманизацию смерти; классический «If You Want to Write» Бренды Еланд — памятник самовыражению, в письме и не только. Я читал Ницше и Кафку, Камю и Вульф, Пирсига и Дидион, Хайнлайна и Кларка. Я погружался в эти и другие работы, взволнованно разматывая нить примечаний и цитат, помечая наиболее впечатлившие меня предложения, и в целом, давая себе такое образование, на которое у меня не находилось времени в прежней жизни.
Одной идеей, особенно заинтересовавшей меня, стал Срединный путь из древней буддистской философии, веками вдохновлявший мастеров медитации. Она основана на представлении о том, что разум не может воспринять всю сложность реальности. Чтобы действовать, мы, напротив, полагаемся на приблизительные значения реальности, обычно в виде образов, шаблонов, концепций и историй, которые мы держим в умах. Эти приблизительные значения дают нам достаточно структуры, чтобы вы могли действовать — функциональную реальность, как называют ее приверженцы Срединного пути.
Но поскольку приблизительные значения не вполне отражают то, какими в действительности являются вещи, мы часто страдаем, когда реальность вступает в конфликт с нашим восприятием. Срединный путь — это поиск гармонии между структурой, помогающей нам функционировать, и текучестью, которая открывает нас к опыту большей легкости, яркости и связанности наших жизней.
Один способ проиллюстрировать идеи Срединного пути — вообразить, что внутри нас есть два человека. Один — бюрократ, другой — художник или свободный дух. Забота бюрократа — следить, чтобы дела были сделаны: вовремя проснуться, оплатить счета, получить хорошие оценки. Бюрократ любит стабильность, правила, ценит эффективность и результативность. Художник, или свободный дух, внутри нас отвечает за радость, любовь, приключения, спонтанность, креативность, чувствует себя глубоко сопряженным и живым. Свободный дух хочет прорваться сквозь море соглашений и ожиданий, в котором нам так часто приходится плавать.
Идея Срединного пути в том, что, застряв в одном из этих состояний, мы неизбежно придем к фрустрации. Если мы слишком сосредоточены на функции, накоплении, результате, мы можем закончить мыслями о том, а была ли у нас настоящая жизнь. Если мы, напротив, слишком заняты жизнью свободной, своими страстями, то фрустрация может прийти из-за недостатка движущей силы и крепкого основания. Срединный путь придерживается того, что лучшие результаты возникают из гармонизации этих двух сторон — от сбора плодов нашей позитивной природы, духа и человечности и без игнорирования практичности. Безусловно, для этого надо найти смелость взглянуть шире условностей, в которых мы существуем сегодня.
В этом заключалась философия, а с ней и система медитации для ее осознания, которую я хотел изучить глубже. Для этого мне понадобился бы учитель, кто-то, кто помог бы мне двигаться по этой территории.
Мне приходилось встречать восточных специалистов и тибетских лам, разбиравшихся в этой области, но я чувствовал глубокую пропасть между нами. Тибетские ламы имели доступ к интересным мне идеям, но их монашеские тибетские парадигмы становились препятствием. Мне было трудно участвовать в их ритуалах, таких как кланяться до земли и декламировать на тибетском языке. Вместо того чтобы принять эти ритуалы, я продолжал спрашивать себя: «Почему я должен это делать?» Во мне было слишком много сопротивления. С другой стороны, восточные учителя были очень знающими, но я чувствовал себя слишком зажатым академическими деталями, а не открывающим прагматичные методы, которые я надеялся найти.
Все это заставило меня относиться к возможности найти учителя, которому я мог бы доверять, очень скептически, хотя я потратил на поиски много месяцев. Затем однажды, в 2000 году, специалист по индийской философии, с которым у меня сложились дружеские отношения, представил Хиллари и меня своему учителю, рожденному в Бразилии тибетскому буддистскому учителю по имени Сегу Чопель Ринпоче (Segyu Choepel Rinpoche). Ринпоче было его почетным именем.
