Затем вверх по переходной трубе, изнутри чем-то напоминающей их спицы. Далее — в кабину лифта, и наконец — в помещение, одной стороной выходившее на еще одну открытую палубу, расположенную в нескольких сотнях метров над бухтой. Высоко в небе, под самыми облаками — «морской слой», как называет его Бадим. Кто это вообще придумал?
И вот люди с корабля выходят на открытую палубу. Очень часто они падают, многие плачут или что-то выкрикивают, другие возвращаются обратно в свое убежище. Фрея ютится у лифта. Товарищи со звездолета замечают ее, подходят и обнимают, некоторые из дозорщиков смеются, другие плачут, очевидно, тронутые видом человека, никогда не бывшего на открытом воздухе и пытающегося понять, каково это.
Некоторые машинные переводчики указывают, что они похожи на зимних ягнят, которые впервые выбрались из закута и увидели весну.
У многих путаются ноги. «Ладно, заводите их внутрь, — говорит тот же переводчик и тот же голос. — Вы их так поубиваете».
Переводчик говорит с земным акцентом, на грубовато звучащем английском с резкими перепадами тонов. Как будто это китайский английский, заметил Бадим. Понимать его трудно.
Плача от смущения и беспомощности, чувствуя, как лицо заливается краской, Фрея вырывается из своего окружения и ковыляет в новых сапогах к открытой стене, выходит на палубу, сильно щуря глаза. Ощущая слабость в теле, она подходит к стене, достающей ей до груди. Поверху тянутся перила — за них можно ухватиться как за спасательную соломинку.
Встав так на ветру, она открывает глаза и оглядывается вокруг. Ее желудок словно превратился в черную дыру и пытается втянуть ее в себя. Солнце, накаляясь, проглядывает сквозь низкие облака.
Небо барашками, говорит машинный переводчик. Красиво. Ткацкий уток. Завтра может пойти дождь.
«О боже», — повторяет кто-то снова и снова, а затем она чувствует, что и ее губы это говорят. Она заставляет себя замолчать, вставив в рот кулак. Повисает в воздухе, ухватившись за перила одной рукой. Она видит необычайно далеко вперед. Закрывает глаза, крепко вцепляется в перила обеими руками. Держит глаза закрытыми, чтобы не стошнило. Ей нужно вернуться обратно в каюту, но она боится ходить. Она упадет и станет в отчаянии ползти, и все это увидят. Она застряла на том месте и просто прижимается лбом к перилам. Пытается успокоить желудок.
Она чувствует, как рука Бадима ложится ей на плечо.
— Все хорошо.
— Не совсем. — И чуть позже: — Хотела бы я, чтобы Деви это видела. Ей бы это больше понравилось, чем мне.
— Да. — Бадим садится на палубу рядом с ней, прижавшись спиной к подпорной стене. Его лицо наклонено к небу. — Да, ей бы это понравилось.
— Оно такое большое!
— Знаю.
— Я боюсь, что меня сейчас стошнит.
— Хочешь, переместимся от этого края?
— Не думаю, что уже могу двигаться. То, что отсюда видно… — она махнула рукой на бухту, океан, холмы, город небоскребов, косые отблески солнца, — только одно это уже больше, чем весь наш корабль!
— Верно.
— Мне просто не верится!
— А ты поверь.
— Но мы были всего лишь игрушкой!
— Да. Но он и должен был быть маленьким. Они думали, это нужно, чтобы его можно было запустить с хорошей межзвездной скоростью. Тут дело в расходящихся приоритетах. Вот они и делали что смогли.
— Не могу поверить, что они думали, это сработает.
— Да. А помнишь, как ты сказала Деви, что хочешь жить в своем кукольном домике, а она ответила, что ты и так там живешь?
— Нет вроде.
— Ну, она говорила. Ее это по-настоящему разозлило.
— А-а, вспоминаю! Тогда она правда была очень зла.
Бадим смеется. Фрея сползает вниз и смеется вместе с ним.
Бадим просовывает пальцы под свои солнечные очки и утирает слезы.
— Да, — говорит он. — Она много злилась тогда.
— Точно. Но мне кажется, я так никогда и не понимала почему, и до сих пор не понимаю.
Бадим кивает. Его пальцы все еще под очками.
— Она и сама не совсем понимала. Она никогда не видела этого, поэтому не понимала по-настоящему. Но мы теперь понимаем. И я рад. Она бы тоже была рада.
Фрея пытается вспомнить материнское лицо, ее голос. У нее это до сих пор получается; Деви все еще рядом, особенно голос. Ее голос, голос корабля. Голос Юэна, голос Джучи. Все голоса погибших. Юэн на Авроре, он любил ветер, который сбивал его с ног. Фрея поднимается, берется за перила, подтягивает себя и вглядывается в огромный город. Держится за драгоценную жизнь. Никогда еще она не чувствовала себя паршивее.
* * *
Их сажают в поезд до Пекина. Они сидят на широких плюшевых сиденьях на верхнем этаже одного из двух длинных вагонов, соединенных переходом, как два биома. Они проносятся мимо холмов и облаков, непрерывно сменяющихся в окнах.
— Никогда еще так быстро не ездили! — восклицает кто-то. И действительно, пейзаж сменяется очень быстро. Он проезжает 500 километров в час, говорит один из наблюдателей. Арам переговаривается с Бадимом, коротко улыбается и трясет головой, затем Бадим смеется и объявляет остальным:
— Большую часть жизни мы двигались в миллион раз быстрее.
Они ободряются и смеются тому, насколько безумно это звучит.
Поезд движется по этому невозможно огромному миру плавно, но с поразительной быстротой. День превращается в ночь, минуя самый пламенный закат, который им только доводилось видеть: облака цвета фуксии на бледно-лимонном небе, переходящем затем в зеленый, а выше — в голубой или, точнее, зеленовато-голубой, и совсем уже высоко — сине-фиолетовый, разлитый повсюду до самого востока. Все эти ясные, насыщенные цвета присутствуют разом, но никто из землян на них не обращает внимания — все уткнулись в экраны своих запястников, показывающие иногда крошечные изображения людей со звездолета.
Они могут и сами листать в своих запястниках статьи и видеть, что о них говорят. Однако это вызывает тревогу, потому что они видят и слышат, как много возмущения, презрения, гнева и ненависти на них направлено. Очевидно, что многие считают их трусами и предателями. Они предали историю, предали человеческую расу, предали эволюцию, предали саму Вселенную. Разве Вселенная сможет познать себя сама? Как распространится сознание? Да, они подвели не только человечество, но и всю Вселенную!
Фрея выключает запястник.
— Почему? — спрашивает она Бадима. — Почему люди нас так ненавидят?
Он пожимает плечами. Он и сам глубоко этим озабочен.
— У людей есть идеи. Они живут ими, понимаешь? И от этих идей, какими бы они ни были, все у них и зависит.
— Но ведь существует кое-что и помимо идей, — возражает она. — Этот мир. — Она указывает на затухающий закат. — Это не только наши идеи.
