После многочисленных обсуждений было решено установить все койки в Ветролове у Лонг-Понда и в Олимпии, соседнем ему биоме. Из этих двух биомов вывели всех животных, чтобы избежать возможных повреждений. Оставшееся небольшое количество животных переселили, чтобы о них либо позаботились роботы и овчарки, либо чтобы они жили свободно и дичали в других биомах. Мы собирались наблюдать за их развитием и направлять тушки, которые не съели бы другие звери, в утилизацию. И вообще мы намеревались делать все, что могли, ради здоровой дикой экологии. Это должен был быть крупный неограниченный эксперимент по части динамики популяции, экологического баланса и островной биогеографии. Мы об этом не упоминали, но нам казалось, что экологическая ситуация вполне могла наладиться, как только уйдут люди и исходная динамика популяций перестанет играть какую-либо роль.
Не избежал внимания и тот факт, что население корабля предоставляло себя воле больших и сложных машин, которые должны были действовать без их присмотра лишь по заранее введенным инструкциям. Так сказать, согласно завещанию. Для некоторых это служило причиной беспокойства, даже при том, что медицинские аварийные емкости, в которые они доверчиво ложились, когда получали повреждения, давно уже показали лучшую эффективность в сравнении с бригадами медиков-людей.
— И чем это будет отличаться от того, что мы имеем сейчас? — спрашивал Арам у тех, кто выражал ему подобные сомнения. И действительно, мы контролировали множество функций корабля с самого начала пути. Мы будто были мозжечком, управляющим всеми функциями автономного жизнеобеспечения. И в этом свете вставал вопрос, было ли приемлемым само понятие рабской воли — возможно, уместнее было рассматривать ее как приверженность? Быть может, существовал некий сплав разных воль, или воли не существовало вовсе, а был только выраженный ответ на раздражители? Рывок из необходимости.
* * *
В конце концов они установили различные протоколы наблюдения за ситуацией. Если жизненные показатели спящего падали до уровней, обозначенных как метаболически опасные, то нам полагалось разбудить этого спящего и небольшую бригаду медиков. Протокол предусматривал даже избыточные меры предосторожности, которые касались каждой ключевой части системы, и многим это представлялось обнадеживающим. Не раз выдвигалось предложение, чтобы хотя бы один человек остался бодрствовать, — как смотритель, контролирующий процесс. Конечно, этот человек не смог бы дожить до конца перелета. Но стало ясно, что ни один человек, ни одна пара, ни одна группа не желала жертвовать остатком своей жизни, чтобы присматривать за остальными. В некоторой степени это можно было считать признанием наших способностей как смотрителя или мозжечка, неким жестом доверия, равно как и проявлением более банальной воли к жизни и отказом от голодной смерти в одиночестве.
В конце концов быть смотрителем вызвался Джучи — он мог наблюдать за процессом из своего парома.
— На Землю меня все равно не пустят, — сказал он. — Я застрял здесь навсегда. Все равно, когда расходовать свое время — раньше или позже. Тем более еще неизвестно, в каком состоянии вы проснетесь и проснетесь ли вообще. В общем, я встану на первую вахту.
Еще несколько человек согласились на краткие пробуждения согласно составленному расписанию. Эти люди знали время своих пробуждений заранее, и некоторые прозвали их Бригадунскими моментами
[35]. Но это все были исключения — большинство планировало проспать весь остаток перелета.
Было также условлено, что в случае возникновения какой-либо чрезвычайной ситуации, то есть угрожающей жизни корабля, нам следовало разбудить всех, чтобы уладить ее вместе.
Мы со всем согласились. Это, похоже, был их самый обнадеживающий план вернуться домой. Мы запустили наши рабочие протоколы, чтобы завершить проверку состояния системы, а затем продолжили готовиться. Нужно было позаботиться о животных и растениях, если эксперимент с экологическим балансом не провалится совсем. Мы планировали ввести автоматизированное земледелие, автоматизированное ведение хозяйства, автоматизированную экологию. Это был любопытный вызов. Некоторые биологи и экологи выражали глубокий интерес по поводу того, что им предстояло обнаружить после сна и что случится с биомами без человеческой заботы.
— Корабль одичает! — заметил как-то Бадим.
— Надеюсь, все будет не так плохо, — ответил ему Арам.
* * *
Наконец наступил день 209323-й, когда они собрались в двух биомах, где находились койки, установленные в гостиных многоквартирного дома, которые служили теперь в качестве госпиталей или общежитий. Последнюю пару недель они устраивали скромные пиры и съели всю свежую пищу, израсходовав большую часть сохранившихся запасов. Домашних животных освободили — им оставалось либо выжить и одичать, либо нет. Попрощавшись друг с другом, все разошлись по своим индивидуально настроенным койкам и стали ждать.
Медики стали тихо и методично перемещаться по рядам. Фрея совершала обход вместе с ними — она обнимала и подбадривала людей, успокаивала и благодарила за все, что они сделали в своей жизни, за то, что согласились на этот необычный и отчаянный шаг в неизвестность. Эллен с фермы в Новой Шотландии. Джалил, друг детства Юэна. Делвин, уже седой старик. Она словно была стюардессой на корабле, пересекающем Лету. Словно они собирались умереть. Словно они собирались убить себя.
Никогда еще не становилось настолько очевидно, что Фрея была лидером группы, капитаном этого корабля. Она нужна была людям, как мать — ребенку, укладывающемуся спать. Одни из них дрожали от беспокойства, другие плакали, третьи — смеялись вместе с Фреей. Их показатели зашкаливали, и требовалось некоторое время, чтобы успокоиться. Люди крепко обнимали Фрею, своих родных и друзей и только потом ложились.
В каждом ряду сначала укладывали детей — они боялись больше всех. Как заметил кто-то, только у детей еще остались какие-то чувства и только они могли ощущать страх.
Когда приходила их очередь, они раздевались и ложились голыми на свои койки-холодильники, накрывались с головой чем-то, что было похоже на пуховое одеяло, но на самом деле было сложной частью гибернавтической оболочки, которая вскоре окутывала их полностью. Таким образом всех полагалось охладить примерно до такой температуры, в какой плавает рыба в морях Антарктики.
Когда гибернавты были готовы, им в предплечья впивались иголки.
Коктейль внутривенных препаратов вводил их в бессознательное состояние, и медики завершали подключение их к мониторам и аппаратам теплового контроля, после чего вставляли дополнительные катетеры, питание, устанавливали электрические контакты. Когда это было выполнено, койки начинали охлаждать тела, и каждый впадал уже в торпор, оказываясь словно в коконе и во власти холодных снов. И ни одно из сканирующих устройств не могло сказать, о чем они могли бы думать на протяжении следующих лет.
