Как выяснилось, внутри было много интересного. У стены сарая пролегал основной оросительный канал, шириною приблизительно в дюжину футов. Таким образом, под серединой крыши имелся ров, целиком заполненный водой, которая не позволяла увидеть его дно. С обеих сторон рва в камне были пробиты, под прямым углом, глубокие желоба, сейчас перекрытые увесистыми каменными плитами толщиною дюймов в шесть или семь. Когда эти плиты опускались в особые ниши внизу, как бы сливаясь с дном желобов, вода из озера устремлялась в каналы; если коротко, этих плит было вполне достаточно, чтобы надежно преградить путь озерной воде и помешать наводнению.
Возможно, вам станет более понятно, если я приведу такой пример. Когда мы с Гудом в последний раз вместе ездили в Лондон, то отправились в заведение мадам Тюссо и видели там знаменитую гильотину, печально прославившуюся в дни Французской революции. Лезвие этой гильотины, если помните, поднималось на двух столбах, а затем ему позволяли упасть, отделяя тем самым голову казнимого от тела. Теперь вообразите, что эти опоры – каменные стены ямы, а вместо узкого лезвия имеется массивная железная плита. Нет, не железная, а каменная. Если поднять ее по опорам до самого верха, она полностью заполнит собою промежуток до верхней перекладины, и воде, которая обычно течет между опорами, некуда будет деваться. Плита преградит ей путь. Теперь понятно?
Поскольку Гуд, плохо разбиравшийся в таких вопросах, озадаченно смотрел на друга, Аллан продолжил свое объяснение:
– Наверное, лучше будет попросить вас вообразить решетку на воротах замка. Даже вы, Гуд, наверняка видели такую решетку, которая представляет собой этакую дверь и движется в пазах. Да, водяной затвор жрецов Хоу-Хоу в точности и был такой вот подземной, точнее, подводной решеткой, которую, желая выдвинуть, поднимают по пазам, вместо того чтобы опускать. Не будь уже так поздно, я бы нарисовал.
– Не надо, я понял, – ответил Гуд. – Полагаю, в движение она приводилась воротом?
– Ну, Гуд, вы еще скажите, осликом, что ходил по кругу! Да валлу знать не знали никаких воротов и лебедок! Нет, они пользовались рычагом – устройством более простым и древним. В верхней части этого водяного затвора была просверлена дыра, и в нее вставили каменный болт, который другим концом утыкался в зарубку у основания рычага, образуя своего рода передаточный механизм. Что касается рычага, то это был толстый каменный брус – дерево явно сочли непригодным для такой цели – около двадцати футов в длину. Когда затвор полностью опускался в нишу на дне желоба, торец рычага, естественно, поднимался высоко в воздух, почти доставая до крыши сарая.
Если требовалось поднять затвор, чтобы отмерить количество воды, выливавшейся в оросительные каналы, или чтобы отрезать приток воды при наводнении, мужчины тянули рычаг за веревки, привязанные к торцу. В результате этот торец двигался вдоль полудюжины каменных скоб на стене, и его закрепляли на нужной высоте. В таком положении он оставался до тех пор, пока его не высвобождали, снова прилагая значительные физические усилия, и он взлетал к крыше, позволяя каменной плите погрузиться на дно канала и открыть проход для озерной воды.
Так вот, поскольку ожидалось сильное наводнение, рычаг, как мы увидели, был поднят до самого верха. Я отметил, что его торец располагается футов на пять-шесть выше уровня воды, а нижняя часть закреплена у последней скобы, находившейся едва ли в футе над полом.
Мы с Хансом тщательно изучили это примитивное, но весьма действенное устройство для предотвращения переливов и наводнений. Предположим, подумалось мне, кто-то захочет освободить рычаг, чтобы затвор опустился и вода потекла дальше. Как это можно сделать? Судя по всему, тут потребуются объединенные усилия многих мужчин, которые станут давить на рычаг, пока тот не выскользнет из скобы и пока затвор не опустится. Или же можно попытаться расколоть камень рычага, и тогда произойдет то же самое. Двоим мужчинам, то есть нам с Хансом, высвободить рычаг из скобы явно не по зубам; сомневаюсь, что здесь хватило бы усилий даже десятка крепких рук. И сломать вдвоем этот каменный брус тоже невозможно: на взгляд и на ощупь казалось, что рычаг сделан из камня, твердого, как сталь. Конечно, будь у нас особые пилы, какими пользуются камнерезы, мы могли бы справиться с такой задачей, в особенности располагай мы избытком времени. Но, увы, пилы у нас не имелось, а потому следовало признать, что одолеть эту каменюку нам не по плечу.
Однако, друзья мои, даже из самого затруднительного положения можно найти выход, если знать, где и что искать. Признаюсь, мне самому на ум не приходило ничего путного, но почему бы не спросить у Ханса? А вдруг готтентот сумеет что-нибудь подсказать? Мой Ханс вообще отличался остротой ума и нередко, основываясь на своем первобытном чутье туземца, довольно успешно справлялся с трудностями; иной раз все мои потуги цивилизованного человека выглядели на его фоне довольно жалкими.
Заговорив с ним на голландском и стараясь сохранять спокойствие, чтобы Драмана не догадалась об охватившем меня возбуждении, я обратился к готтентоту с такими словами:
– Допустим, Ханс, мы с тобой вдвоем и некому нам помочь, кроме, быть может, этой вот женщины. Нам нужно сломать вон тот каменный брус и заставить водяной затвор опуститься, чтобы вода из озера потекла дальше. Как, по-твоему, это можно сделать и какие подручные средства нам пригодятся?
Ханс осмотрелся, по обыкновению дергая себя за поля драной шляпы, и покачал головой:
– Не знаю, баас.
– Так подумай, – строго велел я. – Хочу проверить, совпадут ли твои догадки с моими собственными.
– Если они совпадут с догадками бааса, значит это полная чушь, – ответил Ханс, угодив своим ехидным ответом в самое яблочко. Однако при этом он сохранял на лице выражение покорной тупости, за что мне немедленно захотелось его пнуть.
Затем Ханс молча отодвинулся от меня и принялся с небрежным видом разглядывать рычаг, уделяя особое внимание каменной скобе над полом. Потом пояснил по-арабски, чтобы Драмана могла понять, в чем дело, что он хочет узнать, насколько глубок ров, – с уровня пола сделать это не представлялось возможным. Готтентот стремительно, с проворством обезьяны, вскарабкался по рычагу и уселся наверху, скрестив ноги, прямо под каменной петлей, которую я описывал ранее. Так он просидел какое-то время, вглядываясь то ли в глубину рва, то ли в дно желоба за плитой, которое, разумеется, оставалось почти сухим, поскольку затвор перекрывал приток воды.
– Тут слишком темно, – наконец пожаловался Ханс и соскользнул вниз по рычагу.
Затем он указал мне на мертвое тело женщины, погибшей, по словам Драманы, когда поднимали рычаг. Труп бедолаги лежал в тени у стены сарая. Мы подошли ближе. Погибшая оказалась высокой, красивой, как все ее соплеменники, и совсем молодой. На первый взгляд я не заметил никаких увечий, светлая одежда не была запачкана кровью. Наверное, женщину зажало между рычагом и скобой – или ударило по голове, когда торец рычага пошел вверх.
Пока мы осматривали тело этой несчастной, Ханс сказал мне по-голландски:
