– Знаю, – перебил я, – и знаю также, что и он любил тебя, госпожа. Но почему же тогда на смертном одре он сам молил меня стать твоим мужем?
– Потому, господин, что Иссикор был благороден сердцем. Он считал тебя величайшим из людей и сам говорил мне, что ты, верно, подобен божеству. Иссикор думал, что с тобой я обрету счастье, а ты станешь хорошим правителем для нашего народа и пробудишь подданных от многолетнего сна. И потом, он знал, что, если ты не женишься на мне, тебя и твоего товарища попросту убьют. Возможно, Иссикор ошибался в своих рассуждениях, но прошу, вспомни, что его разум был отравлен ядом; я уверена, что умер он не только и не столько от одного лишь страха. Но он был человеком умным и благородным.
– Понимаю, госпожа. Честь ему и хвала.
– Благодарю тебя, господин, за добрые слова. Пусть я неискушенная дикарка, однако верю, что наша жизнь продолжается и за вратами смерти. Быть может, эта вера пришла ко мне от моих предков, которые до появления демона Хоу-Хоу поклонялись иным богам. Так или иначе, я надеюсь, что, когда сама пройду сквозь эти врата – а сие, возможно, случится уже довольно скоро, – то там, на дальней стороне, я снова встречу Иссикора: такого, каким мой нареченный был до того, как на него пало проклятие Хоу-Хоу и он был вынужден выпить яд, приготовленный жрецами. По этой причине я не хочу выходить замуж за любого другого мужчину.
– И тебе честь и хвала, госпожа.
– Снова благодарю тебя, господин. Но давай поговорим о другом. Завтра после полудня тебя будет ждать лодка, в ней ты найдешь оружие, которое у тебя украли, и все прочие пожитки. В лодке будут находиться четверо гребцов; нам ведомо, что они были лазутчиками жрецов, глазами Хоу-Хоу, приставленными следить за валлу. Им обещали, что со временем они и сами станут жрецами. Теперь, когда Хоу-Хоу пал, их ожидает смерть, пусть и не сразу; мои старейшины опасаются, что, если оставить этих людей в живых, они попытаются восстановить поклонение злому божеству. Словом, рано или поздно эти люди умрут якобы от болезни или от несчастного случая, и им самим об этом прекрасно известно. Потому они отчаянно стремятся сбежать отсюда, покуда кровь не остыла в их жилах.
– Ты сама видела этих четверых, госпожа?
– Нет, но их видела Драмана. Позволь кое-что открыть тебе, господин, хотя, быть может, ты и сам обо всем догадался, и мне нет нужды произносить слова, за которые будет стыдно. Драмана нисколько не рада нашему браку, господин. Ты спас ее, как спас и меня, и Драмана, подобно Иссикору, стала видеть в тебе божество. Не стану говорить больше ничего, прибавлю только, что по этой причине она хочет твоей свободы, ибо предпочтет побег, в результате которого мы обе тебя лишимся, необходимости мириться с тем, что ты станешь моим супругом. Достаточно ли я сказала?
– Вполне достаточно, – заверил я, чувствуя, что собеседница говорит чистую правду.
– Тогда добавлю, господин: я уповаю на то, что все пройдет благополучно и на рассвете дня, который наступит за сегодняшним, ты и твой желтокожий слуга высадитесь на проклятый остров. Если все сложится удачно, то после наступления сумерек, но прежде, чем взойдет луна, те люди, которые будут в лодке, приведут ее к устью реки, а дальше тебе придется плыть при лунном свете. Прошу, когда вернешься к себе домой, вспоминай иногда несчастную Сабилу, правительницу обреченного народа, а она всякий день, пробуждаясь утром и укладываясь спать вечером, будет вспоминать того, кто избавил от гибели ее саму и все, что ей дорого. Прощай, господин, прощай и ты, кого кличут Светочем во мраке.
Она пожала мне руку, потом поцеловала пальцы и, не проронив более ни слова, скрылась за дверью в дальнем конце коридора.
В ту ночь я в последний раз видел прекрасную Сабилу и с тех пор никогда более ничего о ней не слышал. Мне неведомо, долго ли она прожила. Честно сказать, я в этом сомневаюсь: той ночью я узрел в ее глазах близкую смерть.
Глава XVI
Наперегонки со смертью
Уподобившись, друзья мои, шотландскому священнику, кои славятся своим занудством, я произнесу слово «итак» – обыкновенно на этом слове задремавшая в ходе службы паства мигом просыпается. Итак, утро после той таинственной встречи с Сабилой мы с Хансом провели в своей комнате, поскольку, как выяснилось, согласно старинным обычаям валлу, жениху до свадьбы не разрешалось выходить наружу, разве что в самом крайнем случае и по особому разрешению. Наверное, причиной такого запрета было суеверное опасение, будто бы взгляд на какую-нибудь постороннюю красотку может отвратить жениха от невесты.
В полдень мы перекусили; правда, лично я больше притворялся, что ем, поскольку беспокойство почти лишило меня аппетита. Чуть погодя, к несказанному моему облегчению, командир наших охранников – правильнее будет назвать их тюремщиками, ибо таковыми они и были, – сообщил, что ему велели препроводить нас к лодке, которая отправляется к острову, дабы осмотреть последствия извержения. Мы взяли с собою все наши скромные пожитки, в том числе узелок со сменой одежды и ветками Древа видений, и направились на берег – в сопровождении все тех же стражников, лицезрение физиономий которых меня, признаться, изрядно утомило. На берегу мы обнаружили маленькую лодку и четверых крепких на вид гребцов, которые дружно подняли весла, приветствуя нас. По всей видимости, кто-то заранее потрудился разогнать зевак; кроме нас, на берегу была только женщина в длинной накидке, скрывавшей ее лицо.
Когда мы уже собрались сесть в лодку, женщина приблизилась и открыла лицо. Это была Драмана.
– Господин, – сказала она, – меня прислала моя сестра, наша новая правительница. Сабила просила передать, что ваше снаряжение, включая железные трубки, плюющие огнем, лежит в носу лодки. Еще Сабила поручила пожелать вам счастливого пути до острова, некогда считавшегося священным. Сама она не желает на него более смотреть.
Я поблагодарил Драману и попросил передать наилучшие пожелания своей суженой, громко прибавив, что надеюсь и сам вскоре увидеть ее, когда минет положенный срок. После чего отвернулся.
– Господин, – окликнула меня Драмана и заломила руки, – окажи мне милость. Прошу, возьми меня с собою на этот остров, где я столько лет провела рабыней. Хочу теперь, когда я освободилась, бросить на него последний взгляд.
Я сразу понял, что здесь требуется суровая, даже жестокая отповедь, иначе весь наш план может пойти прахом.
– Нет, Драмана, – ответил я, – для свободного человека дурная примета возвращаться в тюрьму, не то ему грозит снова угодить за решетку.
– Господин, случается, что бывший узник настолько потрясен обретенною свободой, что в сердце своем желает вернуться в плен. Я была верной рабыней, господин, и способна на любовь. Почему ты мне отказываешь?
– Извини, Драмана, – сказал я, запрыгивая в лодку. – Сама видишь, для тебя тут места нет. Не будем затягивать расставание, это нам обоим ни к чему. Прощай!
Она кинула на меня исполненный сожаления взор, а затем черты ее исказились гневом, как нередко случается с отвергнутыми женщинами. И, пробормотав что-то насчет «грубого мужлана», она залилась слезами и убежала.
