Больше я ничего не помню. Признаться, все эти звуки и видения подходят скорее для жертвы белой горячки, нежели для здравомыслящего человека, заблудившегося в лесу. Наконец я услышал нежный голос, говоривший мне по-арабски:
– Вставай, Макумазан. Ты отклонился от верного пути. Воздух под этими деревьями ядовит и навевает дурные сны. Меня послали, чтобы проводить тебя и твоего слугу обратно в город дабанда.
Я немедля повиновался и почувствовал, как чья-то нежная рука повлекла меня в неизвестном направлении. А может, мне это только показалось и я все еще находился во власти кошмара. Ханс вцепился в меня, как ребенок в юбку матери. Долго ли это продолжалось, не знаю. На рассвете мы очутились на краю леса. Впереди высилась усеченная пирамида с алтарем, а значит, мы подошли к окраине города. Когда мы остановились под сенью последних деревьев, провожатая собралась нас покинуть. Во мраке я как будто разглядел изящную женскую фигурку, завернутую во что-то белое.
– Прощай, – сказала она знакомым насмешливым голосом. – Ты очень мудрый человек, Макумазан, но тебе нужно стать еще чуточку мудрее. Тогда ты не будешь смеяться над тем, чего не понимаешь, и уразумеешь, что в мире есть почитаемые древними народами силы, о которых белые люди никогда даже и не слышали.
С этими словами женщина отступила и исчезла, прежде чем я успел вымолвить хоть слово. Из темноты этого проклятого леса все еще раздавался ее звонкий голос:
– Прощай, Макумазан, и больше не насмехайся над древней магией.
– Баас, – сказал Ханс, когда мы приковыляли к нашему дому, – мне кажется, что это была Белая Мышь, которая чудесным образом ожила. Как думаете?
– Не желаю забивать себе голову всякими глупостями. Мне нет дела ни до каких мышей – белых, черных или серых. Я хочу лишь одного – поскорее убраться из этой проклятой страны, – ответил я грубо, после чего скинул сапоги и в изнеможении рухнул на кровать.
Глава XVI
Послание от Кенеки
Может быть, читатели подивятся тому, что я так мало пишу об Аркле, истинном герое этой истории, которого, как уже упоминалось, Ханс и туземцы за его крепкое телосложение и огромную физическую силу прозвали Рыжим быком. На самом деле мы с ним почти не виделись. После того как Тень перед алтарем прокляла Кенеку и тот сбежал в неизвестном направлении, отчаянно хромающего Аркла увели в хижину вождя. Несмотря на все свое хваленое мастерство, врачеватели дабанда так и не смогли вылечить его больную ногу. И этим местные целители, или колдуны (в их случае это было одно и то же), на мой взгляд, полностью дискредитировали себя.
В конце концов позвали меня, и пришлось спасать положение при помощи обеззараживающей мази, купленной по случаю в какой-то аптеке, и корпии, которую я нащипал из белья. Навещая Аркла, я, разумеется, с ним разговаривал, но чувствовал себя при этом скованно. Судите сами: этого английского джентльмена, как правило, бдительно стерегла стайка языческих жрецов в белых одеяниях. Они ни на минуту не оставляли нас наедине. Конечно, дабанда не понимали нашего языка, но отличались чрезвычайной проницательностью и, казалось, могли читать по лицам, а по отдельным репликам можно было догадаться, что они угадывали наши мысли.
Поэтому я все время ощущал слежку, и, как мне кажется, Аркл тоже. Стоило мне заговорить о Тени, как взгляды жрецов неизменно устремлялись на меня и они старательно прислушивались. В конце концов я почти поверил, что стражи понимают каждое мое слово или, по крайней мере, догадываются, о чем идет речь. Это вовсе не способствовало откровенным беседам, я чувствовал себя не в своей тарелке и ограничивался разговорами о погоде и прочих пустяках.
Наконец мне это надоело, и, воспользовавшись временным отсутствием круговой обороны из жрецов (полностью они свой пост никогда не покидали, но сейчас приставленный к Страннику человек ненадолго вышел из хижины), я заявил прямо в лоб:
– Вот что, Аркл, хоть дабанда и провозгласили вас вождем, но вы больше похожи на узника. Не кажется ли вам ложным такое положение, особенно для белого человека вашего круга? Лично я не верю, что вам нравится такая жизнь.
– Вы угадали, Квотермейн, – отозвался он с жаром, – мне все тут ненавистно! И однако, я остаюсь тут добровольно. Вам сие покажется смешным, и тем не менее это правда. Я не могу расстаться с Энгои. Все началось с того памятного видения в Лондоне на Трафальгарской площади много лет назад. А потом, когда я поцеловал ее на берегу священного озера, то совсем потерял голову. Наконец, в ту ночь у алтаря я принес торжественную клятву своей возлюбленной и всему ее народу. Может, это и безумие, но я сознательно выбрал себе такую судьбу, никто меня к этому не принуждал. Вы видите перед собой вождя дабанда. Уж не знаю, станет ли это для меня концом, или же, напротив, все еще только начинается, но я связан с ними нерушимыми узами.
– И вы не хотите разорвать эти узы?
– Умом – возможно, но мой дух или мое сердце – называйте как хотите, – противятся этому. Я завоюю эту женщину даже ценой собственной жизни, а иначе просто сойду с ума.
– Извините за прямоту, Аркл, но вы не боитесь, что все это будет стоить даже больше чем жизнь? Я говорю о вашей чести.
– Что вы имеете в виду?
– Да то, что вас, как и любого белого человека, воспитали в определенных традициях и христианской вере, как вы сами недавно признались. А теперь вы полюбили женщину, которая является сторонницей совсем иных традиций и верований, и вознамерились на ней жениться. Полагаю, такие браки иногда могут быть вполне счастливыми. Однако в данном случае дело обстоит очень серьезно: вам придется перенять взгляды жены и изменить своим собственным. Кроме того, вы наверняка не знаете всей правды и толком не представляете, что ждет вас в будущем. Вспомните, как эта Энгои предостерегала вас перед алтарем.
– И опять вы правы, Квотермейн: я ничего толком не знаю и меня предупреждали о последствиях. Но я все равно дал клятву и сдержу ее. А настоящая любовь все искупает, разве не так?
– О, Аркл, это извечный спор. Лично я в этом не уверен. Ведь любовь рождает страсть, а страсть ослепляет человека.
Мои мудрые речи прервал вернувшийся жрец. Он наверняка прислушивался снаружи к интонациям нашей беседы. За ним следом вошел Кумпана, с которым мы не виделись после возвращения из леса. Учитывая злую шутку, которую старик сыграл с нами накануне, я счел его неизменную приветливость и показное дружелюбие самым настоящим издевательством. Особенно я разозлился, когда он справился о моем самочувствии и спросил, долго ли мы с Хансом гуляли в темноте.
– Послушай, Кумпана, ты здорово над нами поглумился. Бросил одних ночью в дремучем лесу, а об остальном я лучше промолчу. Как не стыдно так поступать с гостями – бросать их в чаще без провожатого?
– Прошу прощения, господин Макумазан, – ответил он подчеркнуто вежливо, – но это тебе должно быть стыдно. Несмотря на все мои просьбы, ты продолжал оскорблять то, что для нас свято. Тогда мне пришлось в назидание оставить вас обоих там. Наказание могло оказаться намного более суровым. Впрочем, ты не слишком виноват. Воздух в лесу ударяет в голову шибче вина и лишает разума. Поэтому давай простим друг друга и забудем обо всем.
