Я крикнул Стивену, чтобы он отправил девушку в укрытие, но та наотрез отказалась, даже после того, как пуля задела ее платье.
Однако выстрелами мы не могли сдержать напор работорговцев, спасавшихся от огненной смерти. Арабы прорывались к южным воротам, бросая убитых и раненых товарищей.
– Отец мой, сейчас начнется настоящая битва! – сказал мне на ухо Мавово. – Ворота скоро падут. Мы сами должны стать воротами.
Я кивнул, понимая, что, если арабы прорвутся за ворота, нам конец. Полагаю, к тому времени они потеряли человек сорок, не более. Я кратко обрисовал ситуацию Стивену и Брату Джону, убедив последнего укрыться в лощине у ручья вместе с женой и дочерью. Мазиту я приказал бросить ружья – в пылу сражения они наверняка подстрелили бы кого-то из нас – и сопровождать нас только с копьями.
Мы торопливо спустились по горному склону и заняли позицию на открытом участке у ворот, едва не падавших под ударами арабов. Нашему взору предстало невероятно жуткое зрелище. Пламя охватило кольцо хижин у рыночной площади и, раздуваемое ветром, неслось к нам, словно живое существо. Над нами простиралась гигантская пелена дыма с огненными прожилками, такая плотная, что заслоняла небо. К счастью, ветер пелену не тревожил – она не оседала, иначе бы мы задохнулись. Вокруг царила какофония: рев пламени, пожиравшего хижину за хижиной, мешался с воплями арабов-полукровок, в гневе и ужасе цеплявшихся за ворота и друг за друга, и с треском ружей, из которых работорговцы стреляли, в основном наудачу.
Мы выстроились у ворот: впереди зулусы, Стивен и я, позади тридцать лучших воинов мазиту под предводительством самого короля Бауси. Долго ждать не пришлось. Ворота рухнули, и на насыпи, которую мы построили из земли и камней, появились люди в белых одеждах и тюрбанах. Они не спускались, а будто бы стекали вниз, как сок и косточки из выжатого плода маракуйи.
По моей команде мы выстрелили в плотную толпу, погубив немало арабов. Думаю, каждая пуля уложила двоих-троих. Потом по команде Мавово зулусы побросали ружья и кинулись в атаку со своими широкими копьями. Стивен, раздобывший себе ассегай, рванул за ними, на бегу стреляя из кольта. Следом выступил Бауси с тридцатью рослыми мазиту.
Признаюсь, я к атаке не присоединился: для рукопашной не гожусь из-за субтильности. Я чувствовал, что принесу больше пользы, если останусь в стороне и, дождавшись нужного момента, поддержу тех, кому трудно. В потасовке меня бы быстро покалечили. Или отвага изменила мне и я струсил? Может, и так, никогда не считал себя храбрецом. Как бы то ни было, я отступил с поля боя, стреляя при каждом удобном случае, и пусть немного, но помог товарищам.
Стычка переросла в настоящую битву. Как сражались зулусы! Они отважно защищали узкие ворота и насыпь от воющих арабов! Почти как римлянин Гораций
[39] с двумя друзьями, что в давние времена защищали мост от несметного полчища, явившегося не помню откуда. С криками «Лаба! Лаба!» – полагаю, то был боевой клич зулусского полка, все воины которого были примерно одного возраста, – они дрались, бились, орудовали копьями и падали один за другим.
Зулусов теснили, но они вместе с тридцатью мазиту снова бросились вперед под предводительством Мавово, Стивена и Бауси. Языки пламени почти смыкались над ними. Живая изгородь из опунции и кактусов вяла, сохла и трещала, а они все сражались и сражались под огненной аркой у ворот.
Арабы снова потеснили зулусов и мазиту: на сей раз подавили численностью. У меня на глазах Мавово пырнул араба копьем, сам повалился наземь, поднялся, поразил другого врага и снова упал под сокрушительным ударом.
Двое арабов бросились его добивать, но я выстрелил из двух ружей – благо успел перезарядить их – и уложил обоих. Мавово поднялся и вонзил острие в третьего араба. На помощь зулусу бросился Стивен и, схлестнувшись с другим арабом, швырнул его на воротный столб с такой силой, что противник свалился без чувств. Старый Бауси, пыхтя от натуги, повел в атаку уцелевших мазиту. Ряды смешались, и в густом дыму сражающихся было уже не различить. Разъяренные арабы напирали, да и разве могло быть иначе? Под силу ли нашему маленькому отряду устоять перед их натиском? Тем более нас становилось все меньше…
Теперь мы стояли тесным кругом, в самом центре – я. Враги сжимали кольцо. Стивен получил прикладом по голове, покачнулся и едва не сбил меня с ног. В отчаянии я огляделся по сторонам и увидел… Ханса! Долгожданного, пропавшего Ханса! Засаленная шляпа с тлеющими страусовыми перьями болталась у него на затылке. Готтентот ковылял молча, но отчаянно жестикулировал. Еще бы, ведь он вел подкрепление – сотни полторы мазиту!
Теперь перевес был на нашей стороне. С криком бросились мазиту на арабов, а тем отступать было некуда – лишь в огненный ад. Вскоре подоспел Бабемба с воинами и завершил начатое. Несколько арабов сумели вырваться, но в итоге сложили оружие и сдались в плен. Остальные отступили к центру рыночной площади, и наши люди двинулись за ними. В сложный момент сказалось происхождение мазиту: врага они преследовали типично по-зулусски.
Разъяренные арабы напирали…
Хвала Небесам, битва закончилась, и мы начали считать потери. Арабы убили четверых зулусов и двоих – нет, троих, включая Мавово, – тяжело ранили. Бабемба и другой вождь мазиту подвели его ко мне. Трижды подстреленный, весь израненный, избитый, выглядел он ужасающе. Мавово пристально взглянул на меня, потом, тяжело дыша, заговорил:
– Отец мой, битва получилась славная, на моей памяти лучшая, а ведь я участвовал во многих славных битвах. Вот и хорошо, ведь для меня она последняя. Я знал это наперед, но скрыл от тебя. Когда гадал в Дурбане, первой я увидел собственную смерть. Отец мой, возьми свое ружье обратно. Говорил я тебе: моим оно будет лишь на время. Теперь я отправлюсь в другой мир, к духам своих предков, павших соратников и женщин, родивших мне детей. Я расскажу им обо всем, отец мой, и мы вместе будем ждать тебя, пока ты сам не падешь в битве!
Мавово снял руку с плеча Бабембы, поприветствовал меня громким возгласом: «Баба́! Инкози!», дал еще несколько почетных прозвищ, повторять которые я не стану, и опустился на землю.
Я послал за Братом Джоном, который вскоре пришел вместе с женой и дочерью. Он осмотрел Мавово и прямо сказал, что ему ничто не может помочь, кроме молитвы.
– Не молись за меня, Догита! – попросил старый язычник. – С рождения я следовал за своей звездой, я жил по своим законам и готов съесть плод древа, которое посадил. Если на нем плодов нет, я выпью его сок и засну. – Отстранив Брата Джона, Мавово подозвал к себе Стивена. – О Вацела, ты доблестно сражался в этой битве! – похвалил он Сомерса. – Не изменяй себе, и со временем станешь великим воином, а когда присоединишься ко мне, своему другу, Дочь Цветка со своими детьми сложит в честь тебя песни. Сейчас мы с тобой простимся. Возьми этот ассегай, но не чисти его. Пусть красная ржавчина напоминает тебе о Мавово, зулусском колдуне и вожде, с которым ты стоял рядом в битве у ворот, когда огонь, словно сухую траву, жег гнусных похитителей людей и они не могли миновать наших копий!
