Он снова махнул рукой, и Стивен отступил в сторону, бормоча что-то прерывающимся от волнения голосом, ведь он очень любил Мавово. Теперь горящий взгляд старого зулуса упал на Ханса, который держался неподалеку, по-видимому ожидая своей очереди проститься с Мавово.
– А, Пятнистая змея! – вскричал умирающий. – Теперь, когда все окончилось, ты выполз из своей норы полакомиться лягушками, сгоревшими в золе? Жаль, что ты такой трус, даром, что умен. Если бы ты не покинул нашего господина Макумазана и на горном склоне заряжал бы для него ружья, он истребил бы куда больше арабских гиен.
– Верно, Пятнистая змея, верно! – отозвались негодующим эхом зулусы, между тем как я, Стивен и кроткий Брат Джон посмотрели на Ханса с упреком.
Тут Ханс, обычно сама невозмутимость, вышел из себя. Он бросил на землю свою шляпу и истоптал ее. Он плюнул в зулусских охотников и даже обругал умирающего Мавово.
– О сын глупца! – воскликнул он. – Ты утверждаешь, что способен видеть скрытое от других, а я утверждаю, что в твоих устах лживый дух! Ты назвал меня трусом за то, что я не такой большой и сильный, как ты, и не могу удержать быка за рога. Но в желудке у меня больше мозгов, чем у тебя в голове. Где были бы вы, если бы не «трусливая Пятнистая змея», которая сегодня дважды спасла жизнь всем, за исключением тех, кого преподобный отец бааса, предикант, ожидает в месте, пылающем жарче этого города?
Мы все с удивлением посмотрели на Ханса, не понимая, каким образом он дважды спас нам жизнь.
– Говори скорее, Пятнистая змея, – попросил Мавово, – иначе я не услышу конца твоей истории. Как ты помог нам из своей норы?
Пошарив в карманах, Ханс вытащил спичечную коробку, в которой осталась одна спичка.
– А вот как, – ответил он. – Разве никто из вас не понимает, что люди Хасана попали в западню? Разве вы не знаете, что огонь пожирает хижины с тростниковыми крышами, а ветер быстро уносит его далеко-далеко? Пока вы сидели на горе, повесив голову, словно овцы перед закланием, я пробрался через кусты и взялся за работу. Планом своим я не поделился ни с кем из вас, даже с баасом. Ведь баас наверняка заявил бы: «Нет, Ханс, хижины поджигать нельзя: вдруг в одной из них бросили больную старуху?» В таких делах белые – сущие глупцы, даже мудрейшие из них. Кстати, старух попалось несколько: я видел, как они бегут к воротам. В общем, я прокрался мимо зеленой изгороди, которую не подпалить, и у северных ворот наткнулся на арабского часового. Он выстрелил в меня. Спасибо моей матери, что родила коротышку! – Ханс продемонстрировал дыру на засаленной шляпе. – Перезарядить ружье араб не успел: трусливый Ханс пырнул его ножом в спину. Поглядите! – Ханс снял с пояса большой нож наподобие мясницкого и показал нам. – Дальше пошло как по маслу, ведь огонь – вещь удивительная. Он рождается маленьким, потом растет, как ребенок, становится все больше и больше. Он быстрее коня, не ведает усталости и всегда голоден. Я выбрал самые удобные места и развел шесть костерков. Последнюю спичку я сберег, ведь у нас их очень мало. После этого я ушел через северные ворота, чтобы огонь не сожрал меня, своего отца, сеятеля красного семени!
Мы с восхищением смотрели на старого готтентота. Даже умирающий Мавово поднял голову. Ханс, выпустив пары, зачастил:
– Когда я возвращался к баасу, не зная, жив он или нет, разгорающийся пожар заставил меня подняться на возвышение у западной части ограды. Оттуда я увидел, что творится у южных ворот. Я понял, что арабы прорываются, ведь обороняющихся крайне мало. Поэтому я поспешил к Бабембе и к другим вождям и сказал: мол, ограду сторожить больше не нужно, лучше помочь сражающимся у южных ворот, иначе все погибнут. Бабемба послушался, и мы пришли сюда как раз вовремя. Вот так я отсиживался в норе во время битвы у ворот, о Мавово. Прошу передать мою историю преподобному отцу бааса, предиканту. Он наверняка возрадуется, услышав, что не зря учил меня быть мудрым, помогать людям и всегда заботиться о баасе Аллане. Жаль, я потратил столько спичек. Лагерь сгорел, где теперь нам спички раздобыть?! – Ханс с досадой уставился на почти пустой коробок.
– Никогда больше не будешь ты называться Пятнистой змеей, о маленький желтый человек, который так велик и чист душой, – медленно, задыхаясь, проговорил Мавово, обращаясь к Хансу. – Нарекаю тебя новыми именами, да восславятся они в поколениях! Отныне ты Светоч во мраке и Владыка огня.
Мавово закрыл глаза и потерял сознание. Через несколько минут его не стало. Но почетные имена, данные им перед смертью Хансу, навсегда остались за старым готтентотом. С того дня туземцы не смели называть Ханса иначе и выказывали ему всяческое уважение.
Бушующее пламя постепенно утихало и наконец погасло совсем. Мазиту возвратились со сражения на рыночной площади (если это можно назвать сражением), с целыми охапками ружей, принадлежавших убитым врагам. Отчаянно пытаясь спастись, большинство арабов бросили свое оружие. Но где искать спасения, если с одной стороны разъяренные туземцы, с другой – клокочущее пламя? Сколько арабов погибло, могли определить лишь их мерзкие сообщники, схоронившиеся в городах и лагерях Западной Африки и острова Мадагаскар, ведь из ушедших на войну с мазиту и их белыми соратниками ни один не вернулся и не привел, вопреки ожиданиям, пленных. Погибшие арабы отправились в далекие края, которые для меня порой символизирует пылающий город Беза. Это были дьяволы в человеческом обличье, чуждые стыда и сострадания, но я невольно жалел их: такой ужасный конец!
Мазиту привели к нам пленных. Среди прочих я увидел отталкивающее, изуродованное оспой лицо Хасана бен Магомета, белое одеяние которого наполовину обгорело.
– Довольно давно я получил твое письмо, в котором ты обещал заживо сжечь нас на костре, – сказал я. – Сегодня утром я снова получил от тебя известие, принесенное пареньком, товарищей которого ты убил. На то и другое я послал тебе ответ. Если ты ничего не получил, оглянись и прочти этот, ибо он написан здесь на языке, понятном каждому.
Этот изверг бросился на землю и молил о пощаде. Увидев миссис Эверсли, он подполз к ней и, уцепившись за ее подол, стал просить о заступничестве.
– Ты сделал меня своей рабыней, после того как я выходила тебя, больного, – ответила она, – и без всякой причины хотел убить моего мужа. По твоей вине, Хасан, я провела лучшие годы своей жизни среди дикарей, в одиночестве и отчаянии. Однако я прощаю тебя. Но чтобы я больше никогда не видела твоего лица!
Она высвободила край платья из его рук и ушла вместе с дочерью.
– Я также прощаю тебя, хотя ты перебил моих людей и заставил меня страдать долгие двадцать лет, – сказал Брат Джон, истинный христианин. – Да простит тебя Бог! – И он последовал за своей женой и дочерью.
Тогда заговорил старый король Бауси, легко раненный в сражении:
– Я рад, Красный вор, что эти белые люди простили тебя, ибо сей великодушный поступок сделал их еще благороднее в моих глазах и перед всем моим народом. Но знай, о мучитель и торговец людьми: судья здесь я, а не белые! Посмотри на свою работу! – Бауси указал сперва на ряды мертвых зулусов и мазиту, потом на горящий город. – Посмотри и вспомни, какую участь готовил ты нам, не сделавшим тебе никакого зла! Смотри! Смотри, о гиена в человеческом облике!
