– Поймете это только тогда, когда начнете собирать орхидеи. Во всем, что не касается их, я человек абсолютно здравомыслящий. Мистер Квотермейн, – взволнованно продолжал он, понизив голос, – ваш друг прав. Это чудесная орхидея циприпедиум, и она стоит целой золотой копи.
– Охотно верю, учитывая мой опыт на золотых копях, – заявил я колко и, как оказалось, пророчески.
– О золотой копи я говорил образно, а не буквально, не как участник кампании. Я имел в виду не один цветок, а растение, на котором он распустился. Где его можно найти, мистер Квотермейн?
– На юго-востоке Африки, – ответил я. – Место могу указать приблизительно, с точностью до трехсот миль.
– Это очень неопределенно, мистер Квотермейн. Конечно, расспрашивать вас я не вправе, мы же совсем незнакомы… Но уверяю вас, человек я порядочный. Может, вкратце расскажете мне историю этого цветка?
– Вряд ли мне следует это делать, – произнес я с некоторым колебанием.
Но все же, опустив имена и точные обозначения местности, я в общих чертах пересказал историю цветка и объяснил, что ищу тех, кто готов финансировать экспедицию в далекое место, где, вероятно, растет эта необыкновенная орхидея циприпедиум. Едва я закончил рассказ, как в дверь заколотили.
– Мистер Стивен! – позвали из-за двери. – Мистер Стивен, вы там?
– Господи, это Бриггс! – воскликнул молодой человек. – Бриггс, управляющий моего отца. Прячьте цветок, мистер Квотермейн. Входите, Бриггс, – сказал он, медленно открывая дверь. – Что-то случилось?
– Много чего, – взволнованно ответил худощавый мужчина, появляясь в дверях. – Ваш отец, я хочу сказать – сэр Александр, неожиданно заглянул в контору и сильно рассердился, не застав там вас, сэр. А когда услышал, что вы на аукционе орхидей, он разгневался еще пуще и послал меня за вами, сэр.
– Вот как? – невозмутимо произнес мистер Сомерс. – Хорошо, Бриггс, передайте сэру Александру, что я сейчас вернусь.
Бриггс неохотно удалился.
– Я вынужден покинуть вас, мистер Квотермейн, – вздохнул мистер Сомерс, запирая дверь за Бриггсом, – но обещайте мне не показывать никому цветок до тех пор, пока я не вернусь. Задержусь в конторе на полчаса, не более.
– Хорошо, мистер Сомерс. Я подожду вас в аукционном зале полчаса и обещаю, что до вашего возвращения никто этот цветок не увидит.
– Благодарю вас. Вы хороший человек. Даю слово, что сделаю все возможное, дабы вы ничего не потеряли из-за своей доброты.
Мы вместе вышли в аукционный зал, и вдруг мистер Сомерс о чем-то вспомнил.
– Господи! – воскликнул он. – Я чуть не забыл об одонтоглоссуме. Где же Вудден? Вудден, идите сюда, мне надо с вами поговорить!
Вудден повиновался. Я дал бы ему лет пятьдесят, хотя о его возрасте нельзя было судить ни по глазам, то ли светло-голубым, то ли светло-серым, ни по жестким рыжеватым волосам, ни по крупным натруженным рукам с мозолистыми ладонями и обломанными ногтями. Он был в костюме из блестящей черной ткани – из тех, что рабочие надевают на похороны. Я решил, что Вудден садовник.
– Вудден, – сказал Сомерс, – у этого джентльмена самая замечательная орхидея в целом мире. Присматривайте за ним, чтобы его не ограбили. В этом здании, мистер Квотермейн, есть люди, которые ради такого цветка не задумываясь убьют вас, а труп выбросят в Темзу, – мрачно прибавил он.
Получив указание, Вудден перекатился с носка на пятку, словно ощутил первые толчки землетрясения. Он делал так всегда, если что-то его удивляло. Потом он вперил в меня блеклые глаза, явно изумленный моей внешностью, потянул себя за рыжеватую прядь и проговорил:
– К вашим услугам, сэр. А где эта орхидея?
Я показал на жестяную коробку.
– Да, она там, – продолжал Сомерс, – и вы должны охранять ее. Мистер Квотермейн, если вас попытаются ограбить, позовите Вуддена, и он усмирит смутьяна. Вудден – мой садовник, я доверяю ему полностью, а в усмирении смутьянов – особенно.
– Ага, смутьяна я усмирю, – подтвердил Вудден, сжал кулачищи и подозрительно оглянулся по сторонам.
– Теперь слушайте дальше, Вудден. Видите вон ту орхидею одонтоглоссум паво? – Он указал на растение в центре столика под аукционной трибуной.
Оно цвело мелкими белыми цветками удивительной красоты. На верхнем лепестке и на нижней кромке каждого округлого цветочка переливалось пятно, очень напоминающее глаз на хвостовых перьях павлина. Наверное, поэтому цветок и назывался паво, то есть «павлиний».
– Вижу, хозяин. Цветов красивее я в жизни не видал. В Англии таких глоссумов не сыщешь, а это еще и павлиний глоссум, – убежденно ответил Вудден и снова перекатился с носка на пятку. – Тут многие вертятся вокруг него, крутятся, словно собаки около крысиной норы. И видно, неспроста! – В голосе садовника звучало торжество.
– Правильно, Вудден, вы сама логика. Послушайте, паво нужно заполучить во что бы то ни стало. Меня зовет отец. Я собираюсь скоро вернуться, но могу и задержаться. В таком случае от моего имени будете действовать вы, ибо местным агентам я не верю. Сейчас напишу доверенность.
Сомерс взял визитку и нацарапал на ней:
Садовник Вудден уполномочен мной действовать от моего имени.
С. С.
– Теперь, Вудден, – продолжал он, когда карточку передали аукционеру, – смотрите не опростоволосьтесь, не упустите паво. – С этими словами он ушел.
– Что имел в виду мой хозяин, сэр? – спросил меня Вудден. – Я должен приобрести павлинью орхидею, сколько бы она ни стоила?
– Да, – ответил я, – я тоже понял его так. Полагаю, стоит паво недешево, наверное несколько фунтов.
– Не знаю, сэр, не знаю. Знаю только то, что я должен купить его. Если речь об орхидеях, денежный вопрос моего хозяина не останавливает.
– Мистер Вудден, вам ведь тоже нравятся орхидеи?
– Нравятся? Сэр, да я их обожаю! – Вудден перекатился с носка на пятку. – Таких чувств нет больше ни к чему и ни к кому. Даже к старухе моей нет! Даже к хозяину, – добавил он с трепетом. – А хозяина я люблю, Бог свидетель. Прошу вас, сэр… – Вудден дернул себя за волосы. – Держите коробку крепче. Мне велено приглядывать не только за павлиньим глоссумом, но и за ней. Вон тот тип в большой шляпе кажется подозрительным.
На этом мы расстались. Я забился в свой угол, Вудден встал у стола, поглядывая одним глазом на «павлиний глоссум», другим на мой жестяной ящик.
«Ну и чудак! – подумал я. – Теплое отношение к супруге, горячая любовь к хозяину, клокочущая страсть к орхидеям – вот так шкала чувств. Интересный чудак, честный и отважный».
Торги понемногу стихли. Продавали так много засушенных орхидей одного особенного сорта, что на всех не нашлось покупателей и много растений пришлось унести. Наконец с трибуны к собравшимся обратился жизнерадостный мистер Примроуз.
