«Допустим, – размышлял я, – ты, Аллан Квотермейн, доживешь до глубокой старости. Каково тебе будет вспоминать, что ты отверг этакое приключение, и сознавать, что ты сойдешь в могилу, так и не узнав, есть или нет на свете Хоу-Хоу, похищающий прекрасных Андромед – или Сабил, коли уж на то пошло, – и сочетающий в своем ужасном обличье черты божества или идола, дьявола и исполинской гориллы?»
Смогу ли я вот так заглушить пламя своей любознательности и отказаться от выпавшей возможности поохотиться на редкую дичь? Вряд ли, ибо, если сейчас я все же обуздаю порывы собственной души, то как мне избавиться на склоне лет от угрызений совести? Хотя, не стану отрицать, меня по-прежнему терзали сомнения. Но не буду вдаваться подробно в обстоятельства своего выбора, скажу только, что в конце концов, будучи не в силах принять твердое решение, я проявил постыдную слабость и предпочел положиться на судьбу. Да, друзья мои, я решил, так сказать, бросить монетку, причем в роли последней предстояло выступить моему готтентоту.
– Ханс, – произнес я по-голландски (этого языка не понимали ни Зикали, ни чужеземец Иссикор), – как ты думаешь, должны ли мы пойти с этим человеком в его земли или нам лучше остаться тут? Ты слышал его слова. Говори, я приму любой твой выбор. Тебе понятен мой вопрос?
– Да, баас, – отвечал Ханс, по своему обыкновению ломая в руках шляпу. – Мне понятно, что баас оказался в глубокой яме и, чтобы выбраться оттуда, как обычно, ищет мудрости Ханса. Того самого Ханса, что состоит при нем сызмальства и научил его многому, того самого Ханса, на которого его достопочтенный отец-проповедник опирался как на посох, убедившись, что этот Ханс стал добрым христианином. Но дело крайне важное; я вынесу свое суждение, и мы с баасом поступим так или иначе, однако прежде мне надо задать несколько вопросов.
Тут готтентот повернулся и, обратившись к терпеливо ожидавшему Иссикору на чудовищно скверном арабском, спросил:
– Высокий баас с кривым носом, скажи, ведом ли тебе обратный путь в твою страну? Если да, то какую часть его можно проделать на колесах, в фургоне?
– Я знаю дорогу, – сказал Иссикор. – Фургон проедет по ней вплоть до первой гряды холмов. По пути нам встретятся источники воды, и дичи будет в изобилии, безжизненна лишь пустыня, о которой упоминал Повелитель духов. Дорога займет не более трех лун, а в одиночку я преодолел это расстояние за две луны.
– Отлично. Если мой баас Макумазан придет в твою страну, как его там встретят?
– Большинство моих сородичей обрадуются, разозлятся только жрецы Хоу-Хоу, если подумают, что он явился чинить зло их божеству. И конечно, будет зол волосатый народ, обитающий в лесу, те, кого называют детьми Хоу-Хоу. С ними господину Макумазану предстоит сразиться, однако пророчество гласит, что в конце концов он всех победит.
– В достатке ли еды в ваших краях, растет ли там табак и найдется ли питье покрепче воды, о высокий баас?
– Всего этого у нас в изобилии. Мы располагаем немалыми сокровищами, о мудрый советник белого господина, и все они к вашим услугам, хотя, – здесь Иссикор многозначительно усмехнулся, – тем, кому предстоит иметь дело со жрецами Хоу-Хоу и с волосатым народом, лучше пить воду, иначе они крепко заснут и их застанут врасплох.
– А такое оружие у вас есть? – Ханс ткнул пальцем в мое ружье.
– Нет, мы воюем мечами и копьями. А волосатый народ стреляет из луков с деревьев.
Ханс завершил свои расспросы и зевнул, как если бы утомился и захотел спать. Потом посмотрел на небо, где кружили в вышине стервятники.
– Баас видит птиц? – спросил он. – Сколько их там, семь или восемь? Сам я не считал, но сдается мне, что семь.
– Нет, Ханс, их восемь. Одна птица, самая крупная, скрылась в облаке.
– Ты уверен, что стервятников восемь, баас?
– Разумеется, уверен, – раздраженно ответил я. – Зачем ты задаешь эти глупые вопросы? Не веришь, так посчитай сам.
Ханс снова зевнул и произнес:
– Тогда мы отправимся с этим длинноносым баасом в земли Хоу-Хоу. Выбор сделан!
– Что за вздор ты несешь, Ханс? Какое отношение имеет число стервятников к нашему путешествию?
– Самое прямое. Бремя, которое баас на меня возложил, оказалось слишком тяжелым для моих плеч, так что я возвел глаза к небу и помолился достопочтенному отцу бааса, попросив его помочь мне, – и увидел этих птиц. И тогда я словно бы услышал голос предиканта, вещавший с небес: «Если стервятников будет четное число, Ханс, тогда отправляйся в путь, а если нечетное – оставайтесь там, где есть. Но не вздумай сам их считать, Ханс. Пусть это сделает твой баас Аллан. Иначе мой сын примется ворчать на тебя, когда дела примут скверный оборот – неважно, пойдете вы или останетесь, – и будет говорить, что ты, верно, ошибся в подсчетах». Ладно, баас, с меня достаточно! Пойду-ка я в лагерь, проверю наших новых волов.
Я воззрился на Ханса, лишившись от негодования дара речи. Дав слабину, я оставил окончательное решение за готтентотом, положившись на его житейскую хитрость и опыт, подбросив, так сказать, монетку. И что же учинил этот маленький негодяй? Состряпал очередную байку, умудрившись приплести сюда моего покойного отца, и тоже сделал выбор наугад, по числу стервятников в небе, да еще предварительно заставил меня самого их сосчитать! Я настолько разозлился, что даже приподнял ногу, примеряясь, как бы половчее дать ему пинка, но Ханс, явно ожидавший от меня чего-то подобного, шустро отпрыгнул в сторону и убежал. Больше я его не видел до тех самых пор, пока не вернулся в лагерь.
– Хо-хо! – рассмеялся Зикали. – Хо-хо-хо!
Утонченный Иссикор наблюдал за происходящим с легким удивлением.
Я повернулся к колдуну и сказал:
– Мошенником я звал тебя раньше и назову так снова, за твои выходки с летучими мышами, за рассказы о чудесном исполнении пророчества, которыми ты потчевал этого бедолагу, и за все остальное. На самом деле был посланец, который доставил тебе весточку – или видение, или сон, назови, как угодно, – и все это время он стоял прямо передо мной! – Я гневно указал на Иссикора. – А теперь меня обманом вынудили согласиться на дурацкое приключение, и я, будучи человеком слова, не могу отказаться, не уронив своей чести!
– Да неужели, Макумазан? – с невинным видом осведомился Зикали. – Ты говорил со Светочем во мраке по-голландски, а ни я, ни Иссикор этого языка не понимаем. Потому нам неведомо, о чем вы беседовали. Но ты сам, будучи честен душой, сообщил нам суть разговора, а мы знаем, как и все окрест: слово Макумазана, когда оно произнесено, крепче и надежнее любых записей белых, так что теперь лишь смерть или тяжелая болезнь способны помешать тебе сопроводить Иссикора обратно в его земли. Хо-хо! Все вышло так, как я и рассчитывал, по причинам, излагать которые я сейчас не стану, Макумазан, чтобы не злить тебя еще сильнее.
Тут я понял, что меня одурачили, причем не единожды, а дважды: из одного ствола, образно выражаясь, пальнул Ханс, а из другого – старый карлик Зикали. Сказать по правде, я совершенно запамятовал, что старик не понимает по-голландски, и вспомнил об этом, лишь когда заговорил с Хансом; следовательно, мою беседу с готтентотом он подслушать не мог. Но пускай колдун и не был сведущ в голландском – насчет чего, к слову, у меня имелись сомнения, – зато он хорошо знал человеческую природу и умел, как я уже говорил, читать в сердцах.
