Это невозможно.
Я думаю про крошечный дневник, который лежит в кукольной сумочке. Червонную Королеву так мучило раскаяние, что она отвергла воспоминания, которые его вызывали. Но нет такого зелья забвения, которое я могла бы принять. А если бы и было, я бы не стала. Ничто нельзя забывать, если я намерена навести порядок. И я это сделаю, любой ценой.
5
Яйца бенедикт
– Не извиняйся, – папино дыхание греет мне макушку. – Конечно, я бы хотел жить со своими родными. Но я бы ничего не стал менять. Если бы я сделался Белым рыцарем, то никогда не встретил бы твою маму. Не родилась бы ты. И, между прочим, я ни на что в мире не променяю двух моих девочек…
Он целует мои волосы.
Я прижимаюсь к папе и стараюсь вернуть себе дар речи.
– Спасибо, – шепотом говорю я, успокоенная запахом детских мелков, который исходит от его рубашки.
Но, пусть даже папа в состоянии смириться с тем, как изменилось его будущее, я не готова принять настоящее.
– Так, – говорит он уже тверже и отстраняется. – Давай-ка на тебя посмотрим.
Папа хмурится, когда проводит большим пальцем по моему темени.
– А эта исцеляющая магия правда работает. Было столько крови… я думал, у тебя как минимум сотрясение.
Он, наверное, страшно испугался, когда увидел, как я прыгнула в грозовое облако и ударилась о дерево.
– Откуда ты знал, что меня можно исцелить?
– А я и не знал. Я хотел отправить тебя в больницу. Но мы оба были крошечные, а грибы потерялись.
Я вижу, как у него на шее дрожит жилка.
– Тогда я попросил бабочек отнести нас сюда. Я надеялся, что они поймут – и что кто-нибудь здесь нам поможет.
Наверно, было ужасно чувствовать себя абсолютно беспомощным, действовать вопреки логике и наконец поверить в то, что не имело смысла. У папы больше силы духа, чем думали мы с мамой.
Я стискиваю его руки.
– Ты молодец.
– Молодец – тот малыш. Котоптичка.
Папа разжимает мои ладони и проводит пальцами по шрамам.
– Именно это пыталась сделать твоя мама, когда ты была маленькой и напоролась на ножницы. Поэтому она твердила, что может исцелить тебя. Она хотела тебе помочь. А я ее оттолкнул.
Его влажные глаза устремляются на меня.
– Прости, Элли.
– Ты не знал. Мы тебе не говорили.
Он хмурится и прижимается лбом к моему лбу.
– Ну, ты можешь искупить свою вину. Во-первых, я больше не хочу видеть, как ты бросаешься в небо.
Я улыбаюсь сквозь слезы.
– Да ладно. У меня же есть крылья.
Папа откидывается на спинку.
– Да, и они очень красивые, но, боюсь, плоховато работают.
Он смотрит мне за плечо, на прозрачные крылья, которые отбрасывают тень на кушетку.
– Хотя, кажется, теперь они сильней, чем были.
Я двигаю крыльями. Не больно. Даже правое крыло вполне восстановилось. Видимо, магия Чешика исцелила не только мою голову.
Теперь я могу летать. Как раз вовремя, чтобы отправиться в Гдетотам.
Папа, очевидно, угадывает мои мысли, потому что вновь берет меня за подбородок.
– Ты уязвима, пусть даже у тебя есть способности, которых нет у других девушек. Никакого больше ненужного риска, ладно?
Я киваю, чтобы успокоить его. Папа не понимает, насколько необходим риск, чтобы всё исправить. А главное, он не понимает, что я уже начинаю мечтать об опасностях.
– Что еще? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.
Он кладет руки на колени.
– Что?
– Ты сказал – «во-первых». Значит, есть продолжение.
На папином лбу вновь появляются тревожные морщинки.
– Да. Я хочу знать правду. Всю.
В животе у меня как будто сжимается кулак.
– Это же… много лет. С чего начать?
– С чего-нибудь. В первом приближении. Мамина история. При чем тут Джеб. Он знает, кто ты такая? И то крылатое создание, которое вынесло меня из Страны Чудес… какую роль оно играет во всем этом?
– Ого. В первом приближении, говоришь?
– Ну да.
– Понадобятся семимильные сапоги, пап.
Он улыбается в ответ, поощряя меня, и я всё ему рассказываю. С того момента, когда я впервые услышала спор пчелы и цветка в медкабинете в пятом классе, и до сна об Алисе. До прошлого лета, когда мы с Джебом спустились по кроличьей норе, когда я была коронована рубиновым венцом, а незадолго до того выяснила, от кого происходим мы с мамой.
Даже когда папа бледнеет, я продолжаю. Потому что он должен знать про маму. Про то, как она некогда сама хотела стать королевой, но отказалась от венца ради него. И как Джебу промыли мозги, заставив забыть наши приключения в Стране Чудес – но он всё вспомнил и сражался за меня и за всех людей. И поэтому он теперь в зазеркальном мире.
– О нет, только не это, – на лице папы я вижу ужас. – Я был с ним слишком резок, когда он признался, что спрятал тебя после пожара в спортзале. Джеб ничего не знал, просто защищал ваш секрет…
– Всё нормально. Он понял, что ты не хотел его обидеть.
Папа качает головой:
– Джеб всегда был для меня как сын. Когда мы его найдем, я обязательно извинюсь. Обещаю.
– Конечно, папа.
Приятно, что он говорит «когда», а не «если».
– Я бы тоже хотела всё исправить…
Хотя я причинила Джебу гораздо больше вреда.
Я с трудом перевожу дух, прежде чем признаться в остальном, а именно: какова роль Морфея. Я рассказываю, как он помогал маме получить корону и как она предала его, когда предпочла папу своей миссии. Как после этого Морфей стал навещать мои детские сны. Как он сам превратился в ребенка, чтобы заманить меня в Страну Чудес, не объясняя, что я на самом деле должна была сделать.
Папа мрачнеет; гнев и недоверие искажают его черты. Точно таким же обычно становится лицо Джеба, когда он слышит имя Морфея.
Папа открывает рот, но я вмешиваюсь.
– Прежде чем обрушиться на него, не забывай, что он спас мою жизнь в Стране Чудес. И здесь, в нашем мире, тоже. Более того, он спас Джеба. Морфей – не воплощенное зло, папа. Он…
«Слава и хула, солнечный свет и тень, бег скорпиона и песня соловья. – Слова Первой Сестры кажутся как нельзя более точными. – Дыхание моря и грохот шторма. Разве можно выразить все это на вашем языке?»
Нет. Нельзя.
– Что он за существо, Элли? – спрашивает папа.
