– А ты что здесь делаешь?
Она ведет себя так, как будто в моем появлении нет ничего странного.
Меня переполняют эмоции. Я хочу броситься ей на шею. Но это не Джен, а просто пустышка, отражение моей лучшей подруги.
– Мама! – зовет Дженара. – Эл пришла! Испеки нам печенье или что-нибудь такое!
Она берет меня за руку и ведет в полутемную гостиную.
Я покрываюсь мурашками. Это существо говорит как Дженара. Ведет себя как Дженара. Но ему не стоит доверять, судя по опыту моего общения с некоторыми созданиями Джеба.
Из темного угла, из-за деревянной платформы, снабженной колесами и рычагами, доносится мужской голос:
– Привет, Алисса. Джеб с тобой?
– Э… – отзываюсь я, смутно припоминая этот голос.
Дженара включает напольную лампу, осветив деревянную конструкцию, на которой спереди написано «МЫШЕЛОВКА БОРМОГЛОТА».
– О нет, – говорю я, не веря своим глазам.
Это та самая штука, которую мы с Джебом увидели, когда спустились по кроличьей норе. Та, которая помогла нам открыть дверь в сад – навстречу безумию.
Та, с которой всё началось…
Папа Джеба стоит за деревянной платформой и возится с одним из рычагов. Он выглядит молодым и добродушным, ничуть не похожим на озлобленного, увядшего мужчину, каким был незадолго до смерти.
Меня мутит. Джеб оживил отца и сделал его добрее, чтобы воскресить приятные семейные воспоминания. Это очень мило, грустно и тревожно.
– Наверное, он уже едет, – говорит мистер Холт и смотрит на меня.
Я подавляю стон. Глаза у него светятся оранжевым и мерцают, как зажженные сигареты. Когда он моргает, сыплется пепел. Серые комочки спадают с лица, оставляя на щеках серые полоски.
– В конце концов, это его любимая игра, – говорит мистер Холт, кладя на рампу мраморные шарики. – Он обещал дать мне отыграться.
– Ты надеешься, что на сей раз он позволит тебе выиграть, папа? – спрашивает Дженара и хихикает.
Мистер Холт подмигивает дочери, и с его щеки ссыпается рдеющий пепел.
Я вздрагиваю.
– Э… мне пора.
Я пячусь, а Джен и мистер Холт следуют за мной.
– Но ты же только что пришла, – говорит Джен, и ее голос звучит скорее угрожающе, чем дружелюбно.
Я врезаюсь во что-то мягкое и бесформенное и резко поворачиваюсь.
– Печеньку?
Пухлая миссис Холт улыбается мне и протягивает тарелку, полную лакомств. Шоколадное печенье, окровавленная бритва и битое стекло – блюдо дня.
– Мне нечего здесь делать, – шепчу я, не в силах оторвать взгляд от смертоносного угощения.
– Да, – отвечает миссис Холт. – Мы здесь, чтобы радовать Джеба. А ты его расстроила. Но мы всё исправим. Съешь печеньку.
В животе у меня стягивается узел. Я отступаю в центр комнаты, а они приближаются, шипя:
– Мы нас-с-стаиваем. Прос-сто воз-з-зьми печенье…
Висящий на шее дневник испускает ослепительный красный свет. Мнимая семья Джеба с воплем шарахается. Они падают на пол бесформенной грудой рук и ног. С бьющимся сердцем я выхожу из комнаты и закрываю дверь, радуясь, что Джеб нарисовал своих родных в особых декорациях. Значит, они не могут переступить порог.
Я прижимаюсь спиной к двери. Ее гладкая поверхность холодит кожу сквозь прорези в футболке. Мраморные шарики, видимо, напоминают Джебу о том, как он мастерил всякие штуки со своим отцом. Одно из его счастливейших воспоминаний.
Если это – приятная сцена, страшно подумать, что кроется за следующей дверью, покрытой сигаретными ожогами.
Отперев замок с помощью дневника, я заглядываю внутрь. Спортзал со штангами, велотренажер, беговая дорожка. Всё освещено тусклыми, мерцающими флуоресцентными лампами. В зале никого, поэтому я захожу. В нескольких шагах от стены, покрытой разбитыми зеркалами, висит боксерская груша в форме яйца. На ней нарисованы глаза, круглые щеки и рот – жутковатая версия Шалтай-Болтая.
Из-за груши доносится шипение. Дрожа, я вижу, как она медленно поворачивается и каким-то образом удерживается на месте, хотя скрученная веревка тянет ее обратно.
У меня захватывает дух. На другой стороне мешка – лицо мистера Холта. Не плоский рисунок, а настоящее объемное лицо, живое, злобно рычащее. Это – тот мистер Холт, которого я знала; его некогда красивые черты искажены гневом и недовольством, щеки ввалились от пьянства и неправильного питания.
Как и у предыдущего мистера Холта, вместо глаз у него горящие окурки.
Он рычит:
– Только налети на меня еще раз, ах ты никчемный сопляк. Если я снова разолью из-за тебя пиво… вот что с тобой будет! Перестань плакать, сукин сын. Вот что бывает, когда разбрасываешь игрушки. Нет! Твоя мать не обязана собирать их вместо тебя. Значит, я ее тоже накажу. Это ты виноват, что ей плохо. Ты.
Загнанный взгляд Джеба, который я так часто видела в детстве, горит в моей памяти. Вот что он переживал каждый день. Удивительно, как он вообще выжил. И нет ничего странного, что он винил себя в страданиях матери и сестры.
Мистер Холт продолжает говорить. Его слова унизительны и полны ненависти.
Что-то во мне щелкает. В конце концов, я давно хотела отомстить ему за всё, что он причинил человеку, которого я люблю. Я бросаюсь вперед и бью мистера Холта по губам так сильно, что рука начинает ныть. Резкий звук эхом разносится по залу.
Мешок медленно вращается.
– Ха-ха-ха! Думаешь, больно? Да твоя младшая сестра бьет сильнее, чем ты.
Мистер Холт выплевывает зуб и кровь. И снова льются ругательства.
Я не могу двинуться с места. Вот, я ударила его… рассекла губу и выбила зуб. Сколько раз Джеб приходил сюда и колотил отца? Судя по синякам и ссадинам на мешке, он, наверное, сам потерял счет. Но если он оставался таким же неудовлетворенным, как я теперь, толку от этого было мало.
Я бегу к двери, подавленная, упавшая духом. Жестокие насмешки мистера Холта остаются за спиной.
«Джеб, что ты с собой сделал?»
Он погрузился в такую бездну отчаяния и ожесточения, что это сродни смерти. Мою душу заполняет уныние, которое убивает всю надежду.
Едва волоча ноги, я миную следующий поворот тоннеля и подхожу к третьей двери.
– Морфей! – вновь кричу я срывающимся голосом.
Больше я ничего не хочу видеть. Джеб – уже не тот человек, которого я когда-то знала. И я понятия не имею, как вернуть его…
Хуже всего, что некогда это выяснять.
Нечто вроде шума мотора привлекает меня к двери, состоящей из коры и ивовых листьев.
Я медлю. Если каждая дверь символизирует то, что кроется за ней, эта комната как-то связана с ивой, которая растет у нас на заднем дворе. Там мы играли в шахматы в детстве. А потом, когда начали встречаться, то уходили туда, чтобы побыть вдвоем.
