Рука Джеба скользит по моему телу, которое он хорошо знает, но еще не исследовал полностью.
– Тебе холодно, – говорит он, касаясь губами моей шеи.
Такое ощущение, что кости плавятся, а кровь превратилась в лаву.
– Наоборот, – тяжело дыша, отвечаю я.
С глазами, полными желания, Джеб откатывается в сторону, выпуская меня. Он протягивает руку, подтаскивает сине-фиолетовое одеяло и набрасывает мне на плечи.
Я вздыхаю.
– Джеб, я не хочу, чтобы что-то нас разделяло.
Кончиком пальца он касается контура моих губ.
– После свадьбы ничто не будет нас разделять. Сегодня ты будешь моей – именно об этом мы и мечтали.
Мое тело словно вспыхивает: искорки предвкушения воспламеняют все места, которых касался Джеб. Я уже собираюсь сказать, что будет даже больше, чем мы воображали – он в буквальном смысле сможет разделить мои сны, если мы переживем эту свадьбу, – но тут дверь распахивается.
– И ты тут! – кричит Дженара.
Джеб соскакивает с кровати и смущенно улыбается, пока сестра гонит его к двери.
– Они вернулись? Они всё нашли? – спрашивает он, прежде чем Дженара успевает выпихнуть брата.
Та хмурится.
– Да, да. Уже неважно, раз ты взялся искушать судьбу, вломившись к ней перед свадьбой.
Джеб в последний раз засовывает голову в комнату и подмигивает мне.
– Судьба не властна над волшебной королевой.
Я улыбаюсь в ответ, всё еще чувствуя вкус его губ.
– Встретимся на берегу, на закате, – говорит Джеб.
– Меня не остановит даже целая армия жабедных птиц, – отвечаю я.
Он смеется и исчезает в коридоре, оставив меня с моей ворчливой подружкой, тысячью вопросов в голове и пылающим сердцем.
Воспоминание третье: звездная пыль
Пятьдесят шесть лет спустя
Дождь крупными обледенелыми каплями бьет по стеклу. Всего шесть часов вечера, но осенью в Плезансе темнеет рано. Я смотрю в окно, и от дождя мозг словно растворяется, размывая мысли. Я прислоняюсь к холодному стеклу. Светло-синие стены за моей спиной приближаются, словно стремясь сомкнуться с темнотой снаружи и превратиться в туннель. Клаустрофобия, моя давняя беда, угрожающе маячит в сумерках. Скрюченная спина сгибается еще сильнее. Запах нашатырного спирта обжигает нос. Я ощущаю горечь в глубине гортани. Больно.
Суета вокруг больничной кровати Джеба отражается в оконном стекле. Моего мужа окружают родные – наши двое сыновей и дочь, их супруги, дети, внуки. Нет Дженары и Корбина – она в доме престарелых, он на кладбище. Но все наши племянники и племянницы прислали цветы и полные добрых слов открытки в попытке утешить и подарить надежду.
Вот уж чего я точно не ощущаю.
Всего две недели назад Джеб был абсолютно здоров. А потом, после самого обычного врачебного осмотра, наш мир перевернулся вверх тормашками. Уродливые слова – «злокачественная», «агрессивная», «неоперабельная» – вторглись в нашу счастливую жизнь, искалечив ее и истощив, точь-в-точь как тело больного. Врач сказал: в лучшем случае, полтора месяца. Обещать большего невозможно.
Но он ошибся, потому что не знает: у моего мужа осталось неистраченное желание.
Шуршит одежда, ноги стучат по кафельному полу: часть толпы выходит из палаты и направляется в столовую, чтобы поужинать. Остаются только наши трое детей, у которых – как и у меня – нет аппетита, и двое правнуков, которые уже поели.
Джеб держится молодцом и выдумывает дурацкие истории о лиловых пятнах от уколов у себя на руках. Он не смеет открыть детям правду: это – результат первой серии химиотерапии, от которой ему было больно и уныло.
Наши правнуки – трех и пяти лет – по очереди присаживаются на край кровати, пытаясь подобраться поближе к Джебу.
– Не-ет, это не тараканьи следы, деда, – сердито говорит светловолосая и голубоглазая Алисия, ласково касаясь морщинок на лице Джеба.
Время сделало его внешность еще более утонченной и красивой, хотя Джеб прожил почти восемьдесят лет. Он улыбается и целует пухлые пальчики девочки. Он обожает обоих правнуков, но Алисия занимает в его сердце особое место. Она – точная копия меня в раннем детстве, с той же долей цинизма и серьезности, и Джеб не в силах устоять перед желанием позабавить ее.
– Конечно, это следы, – говорит он. – Тараканы обмакивают ножки в чернила и ходят по мне, пока я сплю. Они рисуют карты на моей коже, потому что знают, что волосы у меня сделаны из волшебных серебряных нитей. Тараканы хотят найти клад.
Слабый фиолетовый свет струится сквозь окно и танцует на его густой белой шевелюре. Страшно подумать, что волосы у Джеба будут выпадать клоками, и он облысеет.
Алисия хихикает. Ее очаровательный звенящий смех эхом отдается в холодной комнате и ласкает уши, давая передышку от мрачных мыслей.
– Правда, деда? – вскрикивает Скотти, влезая в разговор.
Бойкий пятилетний мальчуган пытается оттолкнуть сестренку, чтобы поближе взглянуть на волосы Джеба, и она чуть не падает с кровати.
Я испуганно оборачиваюсь, но наш старший сын подхватывает девочку и усаживает на место, возле подушки.
– Скотти, я тебе говорил: никакой возни на кровати. Здесь слишком много проводов и приборов. Веди себя хорошо, иначе придется слезть.
– Хорошо, дедуля, – отвечает Скотти, наклонив темную головку, и его карие глаза делаются грустными.
– Вот озорник, – говорит Джеб и треплет малыша по голове.
Лежа под одеялом, бледный и пожелтевший, мой муж кажется намного меньше, чем я помню.
Мы оба кажемся меньше.
Я вздыхаю и снова поворачиваюсь к окну.
Часы на стене тикают. Обратный отсчет. Я заламываю сморщенные руки.
Сколько у нас осталось времени? Сколько часов, минут и секунд, чтобы попрощаться? Я обожаю свою семью, но, пока родные здесь, все личные чувства, которыми я хочу поделиться с Джебом, не в силах сорваться с языка. Спящие мысли, оборванный шепот…
Бьет молния, и стены озаряются желтым светом. Наш младший сын – сорокачетырехлетний Джексон – сидит в кресле, уткнувшись в рисовальный планшет, который лежит у него на коленях. Он всегда был больше остальных похож на меня. Тихий, вдумчивый, серьезный. У Джексона есть склонность с головой уходить в рисунки, когда он встревожен или расстроен. Он, видимо, доводит до совершенства очередной заказ из архитектурной фирмы.
– Мама, ты должна это видеть… – доносится голос дочери.
Я узнаю этот тон. Она пытается вытянуть нас из эмоционального штопора. Дочь всегда была нашим семейным миротворцем и вдохновителем.
Я поворачиваюсь к ней, прижавшись плечами к окну. Стекло холодит дремлющие под кожей крылья. Викториана достает фотографию из обувной коробки на тумбочке и протягивает мне. На ней внизу белая наклейка с черной подписью: «Дэвид Натаниэль Холт – рыба без воды».
