Я машинально касаюсь рубиновой шпильки, и слова застывают у меня на языке. Татуированные глаза женщины похожи на мои, и я смутно узнаю ее, но не могу припомнить, кто она такая. Прежде чем я успеваю отойти от цветка, свет отделяется от него, волной устремляется ко мне и проникает в пальцы. Словно миллион пузырьков проносится по моим венам; они начинают светиться под кожей на тыльной стороне рук и кажутся зелеными. На каждом изгибе они выпускают листья и становятся больше похожи на ветви, чем на кровеносные сосуды.
А потом, так же внезапно, они обретают прежний цвет, как будто ничего не произошло.
Возможно, мне померещилось. Впрочем, ощущение инородного присутствия было вполне реальным. На минуту кто-то проник в мое тело.
Роза трескается и вянет у меня в руках. Как только она умирает, тысячи окружающих цветов принимаются дрожать на своих паутинных шпалерах. И все одновременно что-то шепчут.
От шума раскалывается голова. Я затыкаю уши. Бормотание превращается в жуткий визг, как будто кто-то взял смычок для виолончели и провел им по школьной доске – туда-сюда, несколько раз – и этот звук рвется из динамиков, которые включены у меня в мозгу на полную мощность. Я с криком падаю на колени.
– Клетка твоя, – сквозь хаос пробивается певучий женский голос.
Когда она проходит мимо, ее шуршащие юбки касаются моего рукава.
Длинные бледные пальцы тянут за паутину, которая окружает расколотую розу, перебирая тонкие нити с ловкостью арфиста.
Прочие цветы, всё еще дрожа и бормоча, постепенно затихают. Крики превращаются в чуть слышный шепот.
Я смотрю женщине в лицо и вижу глаза, синие как небо, и губы цвета ноябрьских сумерек. Кожа у нее прозрачная, и она вся как будто нарисована на кальке – блестящая, тонкая, с волосами, похожими на карандашную стружку. Платье в красную и белую полоску, с узким лифом, напоминает униформу медсестры – за исключением длинной просторной юбки с кринолином, как носили в девятнадцатом веке.
Дрожа, я встаю и прячусь. Она следует за мной. Кружевной край юбки разметает туман, лежащий над землей. Будь у нее лодыжки и голени, я бы их увидела. Но вместо них под юбкой движутся восемь суставчатых конечностей, черных и блестящих, как у паука. Как будто кто-то взял тело женщины и прикрепил его поверх туловища «черной вдовы».
Я подавляю стон. Очевидно, кринолин скрывает шарообразное брюшко и прядильные органы, с помощью которых она соткала всю эту паутину. Я подавляю желание броситься наутек. Ничего хорошего не выйдет: кроны слишком низко, чтобы лететь, а обогнать эти многочисленные ножки у меня ни за что не получится.
– Первая Сестра? – хриплым голосом спрашиваю я и сама удивляюсь, что мои парализованные ужасом связки в состоянии издать хоть какой-то звук.
– Как поживаешь? – Она приветственно протягивает руку.
Я не в силах ответить тем же – из страха, что она сейчас обмотает меня паутиной и отложит на ужин.
Первая Сестра опускает руку.
– Ты заняла клетку, но потеряла королеву.
Она вдруг делается выше, как будто поднимается на автоматической платформе.
– С Морфеем мы об этом не договаривались, – говорит она, упершись руками в бока.
– С Морфеем?
Подозрение побеждает страх. Это из-за него она велела притащить меня сюда? Ей нужно, чтобы я обязательно нашла голову Чеширского кота? Но Морфей сказал, что он не в ладах с Первой Сестрой, так почему же она ему помогает?
– Ты похитила королеву? Или она на воле?
Синие глаза Первой Сестры, обрамленные длинными черными ресницами, блестят и сужаются.
– Э…
Я искоса смотрю на розу, которую погубила; она расколота, как зеркало у меня в комнате. И тут я понимаю, почему белый дымчатый силуэт той женщины казался знакомым.
– Это была Червонная Королева!
Которая прокляла мою семью.
– Я и не знала, что она умерла…
– Да, умерла. – Первая Сестра наклоняется и грозит мне пальцем. – И мы об этом не договаривались.
Розы на паутине снова начинают дрожать, на сей раз сильнее. От их трепета я теряю равновесие, как будто кружусь на карусели. Первая Сестра простирает ко мне руки.
– Из-за тебя они проснулись! Теперь помоги снова их убаюкать!
Она начинает напевать знакомый мотив… это не колыбельная Морфея, но всё равно что-то знакомое с детства.
– Хоровод и розы…
Ее восемь ножек притоптывают в такт – Первая Сестра ожидает партнера. Стараясь не думать о прядильных органах под юбкой, я беру ее за руки. Кожа у нее гладкая, она пахнет солнцем и пылью.
Вскоре мы уже кружимся в танце, как дети. На память приходит эпизод из кэрролловской версии Страны Чудес, когда Траляля и Труляля танцуют с Алисой под песенку «Вот идем мы хороводом». Но Первая Сестра, по очевидной причине, неравнодушна к розам. Хотя она тоже напевает вовсе не то, что я слышала в детстве:
Розы, розы всюду,
Я шуметь не буду.
Мертвых схоронили,
Все теперь в могиле.
Тише! Тише! Тише! Все лежат внизу.
Сестры подступают,
Души принимают.
Спите в паутине,
В самой середине.
Первая Сестрица,
Что-то мне не спится.
Тише! Тише! Тише! Все мы спим внизу.
Мы вращаемся до головокружения. Я запрокидываю голову и смеюсь – мне и в самом деле начинает нравиться шум вокруг. Это невероятное чувство свободы. Крылья кружатся, как облака, мягко хлопая меня по голове и по плечам. Мы кружимся, кружимся, кружимся, и розы наконец перестают болтать и присоединяются к нашему пению. Первая Сестра выпускает мои руки и поворачивается к своим подопечным. А я, упершись локтями в колени, пытаюсь отдышаться.
Голоса цветов сливаются, подхватывая последний куплет. Первая Сестра ведет, подняв руки и задавая ритм, как настоящий дирижер:
Если нам не спится,
Младшая Сестрица
Нас развесит на ветвях
…
Мы не сможем больше спать,
Будем вечно горевать.
Тише! Тиш! Тише! Все лежат внизу.
И сад окутывает тишина. Единственный звук – шелест травы, которая бьет по палкообразным ногам Первой Сестры, пока та обходит паутину и закутывает цветы в липкое волокно.
Эйфория спадает, и я мысленно возвращаюсь в те времена, когда Элисон подтыкала мое одеяльце и целовала в лоб на ночь… а потом я засыпала и отправлялась играть с Морфеем.
Воспоминания превращаются в размытое пятно, как краска, которой капнули в воду. Как долго я пробыла здесь… сколько минут, дней, недель?
Надо найти Джеба.
Я бросаюсь бегом к арке, и мои босые ноги на каждом шагу мнут траву.
