– Подожди! – кричит из дальнего конца туннеля Первая Сестра. – Ты не взяла улыбку! Я украла ее, украла для тебя!
Я перескакиваю через цепочку и катушку, которые оставила валяться в траве, и бегу дальше. В моем сердце поселился страх, и я не знаю, как от него избавиться.
Позади меня шуршат юбки; очевидно, паучиха пустилась в погоню.
Я выскакиваю на тропинку и прибавляю ходу. Легкие болят от учащенного дыхания. Крылья, которые приходится тащить за собой, мешают бежать. Я подхватываю их и оборачиваю вокруг себя, как шаль.
Подбежав к единственной оставшейся арке, я ныряю в нее. Один взгляд вокруг – и от ужаса я падаю на колени.
Совсем как в кошмаре Алисы… можно считать, что я уже труп.
17
Украденные улыбки и сломанные игрушки
Я стою на коленях, слишком испуганная, чтобы двигаться.
Я забралась в логово Второй Сестры, где обитают несчастные души. Вот почему здесь раздаются стоны и вопли, от которых сердце замирает. Холодный воздух обволакивает меня, липнет к телу, как вторая кожа, – сухой, застоявшийся, с редкими снежинками.
Стиснув кулаки, я заставляю себя подняться. Крики и плач стихают. У меня встают дыбом волосы на шее. Какая-то белая пыль, перемешанная с кусочками льда, покрывает мои босые ноги, забивается между пальцев. Она прохладная, но не обжигающе-холодная, как снег в нашем мире.
Туннель расширяется, и я вижу большую лощину, поросшую сухими плакучими ивами. Их тонкие волнистые ветви свисают до земли. Они голы и покрыты льдом. Кроны поднимаются высоко, и сквозь них едва пробивается свет. Всё вокруг имеет коричневатый оттенок. С первого взгляда эта сцена похожа на рождественскую открытку, нарисованную сепией, тем более что змееобразные ветки увешаны украшениями.
Только это не украшения. На веревках, похожих на нити паутины, с деревьев свисает бесчисленное множество плюшевых мишек и других мягких игрушек, пластмассовых клоунов и фарфоровых кукол. В нашем мире мы бы назвали их потертыми, старенькими. Это игрушки, которые дети обнимали и целовали, пока не вылезла набивка и не оторвались пуговичные глаза. Игрушки, залюбленные до смерти.
Я протягиваю руку и касаюсь ножки потрепанного ягненка, которому недостает уха. Ягненок качается в петле из паучьего шелка – так тихо и плавно, что мне становится не по себе.
Тихо. Вот что меня беспокоит… с той самой секунды, когда я поднялась с колен, всё затихло. Настала мертвая тишина. Я столько лет о ней мечтала, почему же теперь кажется, что мне гораздо уютнее посреди шума и хаоса?
Найдя спящую куклу, которая до жути похожа на ту, которую я любила в детстве, – у нее такая же пожелтевшая от времени виниловая кожа и побитые молью ресницы, которые поднимаются и опускаются, – я трогаю ее за ножку. Она болтается на ниточке, едва держась.
Кукла вдруг открывает глаза, и я пугаюсь. Что-то в ее пустом взгляде молит о побеге… что-то загнанное в угол, несчастное, беспокойное, страстно желающее вырваться на свободу. В этой игрушке – чья-то душа.
Во всех них.
Я медлю, чувствуя, как пересохло во рту, и жду, что кукла сейчас закричит или заплачет от боли, которую я читаю в ее глазах. Но она перестает качаться и опять закрывает глаза.
Позади что-то шелестит. По моему позвоночнику ползет холод, распространяясь по плечам и дальше, до кончиков крыльев.
Может быть, Первая Сестра нашла меня по следам на снегу.
Пожалуйста, пусть это будет та из Сестер, которая добрее. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Я медленно поворачиваюсь. Надо мной склоняется чье-то неясное лицо.
– Почему стоишь ты на этой священной земле?
Ее голос напоминает стук ветвей по замерзшему окну темной ночью. Я чувствую запах свежевырытой могилы, запах одиночества и от ужаса дрожу с головы до пят.
– Я всё могу объяснить, – шепчу я.
– Это было бы превосходно, – говорит она и чуть отстраняется.
Одежда, тело и ноги у нее точь-в-точь как у Первой Сестры. Но лицо покрыто шрамами и свежими ранами, из которых сочится кровь. Вместо пальцев на левой руке – садовые ножницы. Видимо, она сама себя изрезала.
По сравнению с ней Первая Сестра – просто добрая фея.
Шансы уйти отсюда, сохранив голову на плечах, падают почти до нуля.
– Я… э… свернула не туда.
– Да уж, пожалуй.
Из-за кринолина показывается другая рука, обтянутая черной резиновой перчаткой. Вторая Сестра несет на веревке три потрепанных игрушки, точно рыбу на леске. Ее уродливая конечность приближается к моей шее – щелк, щелк. Я чувствую движение воздуха, когда ножницы открываются и закрываются.
– Ты не принадлежишь этому месту.
Щелк, щелк, щелк.
– А я и не хочу ему принадлежать.
При виде пленных игрушек в руке Второй Сестры я снова ощущаю ужас. Я отступаю и чуть не поскальзываюсь на снегу, но кое-как обретаю равновесие, растопырив крылья.
– И не будешь. Раз ты еще дышишь.
– Да, – отвечаю я и набираю воздуху, чтобы убедиться, что это правда.
– Ты станешь моей, когда прекратишь дышать.
Ножницы касаются шва блузки у меня на плече.
– Станешь моей, когда я вырежу тебе легкие.
Тут в дело вступает самосохранение. Я отступаю еще на два шага и пробираюсь сквозь полог ветвей, чтобы подойти ближе к стволу дерева. Густо увешанные старыми игрушками ветви склоняются почти до земли, как зловещий зонтик, заслоняющий свет.
На другой стороне маячит силуэт Второй Сестры, которая торопливо обходит дерево по окружности. С трудом переводя дух, я поворачиваюсь следом и наблюдаю за ней сквозь просветы.
В ту секунду, когда она раздвигает ветки, чтобы пройти, я заслоняюсь крыльями и смотрю на нее сквозь прозрачную пелену.
Она смеется – гулко и скрипуче.
– Прекрасная бабочка превратилась в кокон. Разве в природе это бывает не наоборот?
Как будто тут хоть что-то происходит естественным образом. Я прислоняюсь к стволу, чтобы прикрыть спину.
Острия ножниц тычутся в мои крылья в том месте, где они заслоняют горло. Я чувствую, как холодный металл прикасается к трахее.
– А, твои крылья еще молоды. Тоньше бумаги. Я могу разрезать их на маленькие кусочки и разбросать, как конфетти. Посмотри на меня – или я сделаю именно это.
Она отходит на шаг. Вспомнив, как больно бывает даже наступить на крыло, я открываю лицо и стою, прислонившись к дереву.
Улыбаясь, Вторая Сестра щелкает ножницами по воздуху перед моим носом, так что я чувствую короткие дуновения.
– Итак. Ты кое-что у меня украла. Верни это, иначе я пущу тебе кровь, как свинье.
