Огонь молчал: рассматривал предложение. Ноги Генри коснулась ветка, а он даже не мог отбиться, тело было тяжелое, как мешок мокрого песка, глаза закрывались.
«Я не смогу удержаться, даже если захочу, – наконец ответил огонь. – Думаешь, просто убьешь тварь такого размера и пойдешь дальше? Убийство изменит нашу природу – и твою, и мою. Я стану гораздо больше тебя, заберу и тех, кто под деревом, и эту клячу, каждого зверя в этом лесу, а потом пойду в ближайшую деревню. Я весь – одно желание забирать. Такова моя природа».
«Мы сможем, мы вместе сможем, – упрямо подумал Генри. Над ним медленно проплывало блекло-синее небо и цветущие желтые ветки. – Хочешь, поспорим?»
Огонь вздохнул.
«Ты не боишься, – пробормотал он. – Все всегда так боятся меня, их аж корежит, когда я с ними заговариваю, но не ты. Ты в курсе, что ты ненормальный? Видели бы тебя сейчас твои дружки».
Генри изо всех сил упирался пятками в землю, но его движения слабели, чудесные запахи сплетались в голове, и он не мог больше сопротивляться.
«Ты и я, – подумал он, закрывая глаза. – Пожалуйста».
Генри окатило восхитительным ощущением тепла и безопасности, а потом лошадь вдалеке всхрапнула и начала с бешеным ржанием рваться с привязи. Ветка, обвившая ногу, разжалась и уползла – кажется, почувствовала, что сейчас ей придет конец. Генри поднялся, вытащил паклю из носа и вдохнул полной грудью. Воздух пах сразу всем, но его это больше не отвлекало, – то, чего боится человек, огню не страшно. Дерево испуганно подалось назад всеми ветками, когда Генри бросил перчатки на землю и пошел к нему.
До дерева оставался всего десяток шагов, и тут оно, увы, сообразило, что сейчас будет. Любое существо хочет жить, а когда жизнь пытаются отнять, начинает бороться. Зверобой выпустил жертв и всеми ветками потянулся к Генри, оглушая запахом, который внезапно изменился, стал отвратительным, гниющим и мертвым. Генри этим было не остановить – он спокойным, быстрым движением перехватил ближайшую ветку, и та рассыпалась пеплом. Он надеялся, что огонь прокатится по всему дереву, как произошло когда-то с прилавками, но зверобой предметом не был, и на месте сгоревшей ветки тут же выросла новая. Значит, требовалось добраться до ствола и прикоснуться к нему.
К сожалению, тварь оказалась неглупой: она поняла, что опасность – в руках Генри, а по остальным частям тела можно бить, и в следующую секунду одна ветка отвлекла его ложным выпадом, а вторая с силой треснула по голове – он успел уклониться, и удар получился скользящим, смазанным. Другая ветка уже со свистом летела сверху, и Генри едва-едва отшатнулся. Ветки были огромные, и он не сомневался: меткий удар проломит ему череп, как орех, и никакая выносливость тут не поможет.
«Я не такой быстрый, как ты, – мельком подумал он, ускользая от очередного удара. Тот пришелся на землю, и она фонтаном взметнулась во все стороны. – Управляй. Тело – как повозка, подержи пока вожжи, а я решу, как нам лучше к нему подобраться».
Генри и без этого обошелся бы, но ему хотелось показать доверие, отблагодарить огонь за то, что поверил в него, и тот, почувствовав это, разгорелся ярче.
«Если у тебя хватает времени на сравнения, дела не так плохи», – невозмутимо заметил огонь, и Генри почувствовал, как его сознание мягко толкают в сторону.
Никогда в жизни он еще не двигался с такой скоростью, а может, и никто другой не двигался: быстро, точно, хватая ветки еще до того, как они успевали его коснуться, и подныривая под те, до которых не мог дотронуться. Ствол дерева вздувался и опадал – оно дышало, – и, как бы ветки ни защищали его, Генри продвигался ближе.
Огонь никогда не признался бы в этом, но работать вместе оказалось неожиданно приятно: он дрался и решал, как уклониться от сиюминутной опасности, а хозяин был сосредоточен только на цели. Огонь всегда дурел от прикосновения к чему-то живому, терял способность соображать, и пока он брал то, что ему нужно, пока он кормился, личность хозяина всегда барахталась где-то в глубине, заходясь истерическими криками. Как же хорошо не заталкивать ее глубже, а держаться за нее, держаться за того, чье спокойствие – как скала, того, кто пытается тебе помочь. Чувство было новым и таким восхитительным, что огонь завыл от острого, свирепого триумфа.
Дерево молотило по его телу всеми ветками, но время не имело значения, он мог растягивать время, как смолу, и движения этих желтеньких веток казались замедленными и безобидными: он прикасался к ним – и шел вперед. Запахи исчезли, дерево сообразило, что огню наплевать на них, и теперь не пахло вообще ничем. А вот ветки, к сожалению, отрастали снова и снова и били – не страшные, но раздражающие, как комары. До ствола по-прежнему оставалось несколько шагов, и тут хозяин подсказал хороший маневр. Огонь довольно зашипел. Он бы не додумался до такого, трудно о чем-то думать, когда загибаешься от голода, но мысль ему понравилась.
Он резко сменил направление и пошел не к дереву, нет, он помчался от него прочь. Все ветки потянулись вслед за ним, вытянулись в одну сторону, едва не перегибая дерево пополам, – и тогда огонь развернулся и бросился обратно к стволу. Путь был свободен – всего на секунду, пока дерево не сообразило, что происходит, но секунды более чем достаточно для того, кто очень зол и очень голоден.
«Ух ты», – мелькнуло в голове хозяина. А потом огонь прижал обе ладони к стволу – и почувствовал удар прямо в сердце, удар такой силы, что едва не закричал от счастья. Раньше он вытягивал силы из животных, из вещей, даже людей пару раз тронул, только не до смерти, но сейчас он забирал жизнь полностью, до последней искры, жизнь того, кто сотни лет забирал другие жизни и накопил так много сил. Король-зверобой выглядел как дерево, но огонь смотрел вовсе не глазами, он видел его настоящего – скрюченного старика, нависшего над ним, могучего и черного. Старик сопротивлялся, он хотел жить, он просил и что-то обещал. И тогда огонь засмеялся. Он хохотал в голос, потому что ничто ему больше было не нужно, он уже все получил. Жизнь старика перетекала в его руки, перетекала в его сердце, он выжал ее до капли. Ветки еще несколько раз стукнули его по спине и повисли.
Огонь упал на землю, раскинув руки и продолжая смеяться, а потом заметил двух человек, лежащих рядом. Те, кого чуть не сожрало дерево, приходили в себя, жизнь возвращалась к ним, они кашляли и ругались, и огонь протянул к ним руку: сгустки света, золотые силуэты, неважно было, кто это, важно, сколько он сможет забрать у них. Один из людей поднял голову и закричал, увидев его глаза, и огонь подумал: «Вот ради таких моментов и стоит жить». Хозяин, запертый где-то в глубине их общего тела, протестующе забился, но огонь ведь его предупреждал. Как вообще можно удержаться, когда ты так силен? Огонь уже почти сжал руку на шее того, который сидел ближе, тот был парализован ужасом и даже не бежал – и тут откуда-то сверху на него камнем бросилось какое-то существо. Огонь растерялся, он не привык, что кто-то может быть быстрее его, но эта дрянь с небес успела распороть ему кожу на шее прежде, чем он сообразил, что происходит. Удар был точный и стремительный, великолепный удар. Огонь зарычал, собираясь броситься на врага, и вдруг с удивлением понял, что с телом что-то не так. Оно теряло кровь из пореза на шее, та липко текла под одежду, и тело перестало слушаться. Огонь попытался поймать врага – светлое пятно, плясавшее в воздухе, – но тот уклонился от руки, схватил за шкирки двух людей и потащил их прочь. Те мерзко, испуганно голосили, и огонь бросился следом, но упал. Тело не могло больше бежать, оно хрипело и умирало, глупое, слабое тело, подверженное смерти. Огонь свирепо заметался по земле, пытаясь сообразить, что делают люди, когда с их телами что-то не в порядке, но голову наполнял только голод и разочарование.
