«Наша повозка, – прошептал изнутри еле слышный голос, голос хозяина, – разобьется».
И тогда огонь позвал хозяина, чтобы тот спас тело.
Генри почувствовал сразу кучу всего – ужасную боль, панику, жар, громкие голоса вокруг. Грудную клетку распирало, будто что-то хотело проломить ее изнутри, и он забился, пытаясь движением унять весь этот кошмар, напряг свой воспаленный, охваченный огнем мозг и попытался восстановить события, но любые мысли вытесняла чудовищная боль и ощущение собственной крови, насквозь пропитавшей одежду. По венам катился огонь, руки чесались, и он всерьез удивился, как мог быть таким идиотом, что считал, будто сможет это вытерпеть. Вот теперь Генри ясно понял, что чувствовал Сивард, когда убил хозяина гостиницы. Весь мир сузился до размеров жажды кого-нибудь тронуть, он будто оглох и ослеп, чужие слова с трудом пробивались к нему.
– Пап, может, рану ему зажать? – робко спросил знакомый голос.
Генри замычал, вцепившись в землю и лихорадочно дума я, что, если хоть кто-то двинется, он не удержится. Как ни странно, на руках уже были перчатки, хотя он не мог вспомнить, когда их надел.
– Да он нас чуть не прикончил! Что это за тварь? – завопил другой знакомый голос с такой силой, что Генри захотелось зажмуриться, но он даже не понимал, открыты его глаза или закрыты.
– Но до этого-то он нас спас.
– А потом что? Ты глаза его видел, балда? И дерево он прикончил, как разрушитель из сказок, – вон, одни головешки остались!
– Ох, Генри, похоже, они так и будут над тобой стоять, пока ты не помрешь, – невозмутимо сказал знакомый голос номер три. – Я тоже не знаю, что делать: разрушителей такой силы еще никто не спасал, эта стадия обычно последняя. Кошки спят, лечить некому. Ладно, сейчас, дай-ка я сгоняю кое за кем. Никуда не уходи.
Последнее замечание показалось Генри остроумным даже в таком состоянии, и желание рассмеяться слегка привело его в чувство. А потом он узнал голоса двоих, стоящих над ним, и желание смеяться стало сильнее. Странная штука жизнь – думаешь, что с кем-то уже и не увидишься, а вот, поглядите-ка.
Тут рядом появился кто-то новый, прохладные руки ощупали его разодранную шею и отдернулись.
– Почему он так горит? – растерянно спросил женский голос. – Ладно, неважно, для начала нужно зашить.
Послышалось шуршание и звон. Мокрая тряпка смочила его рану, вытерла кровь, и Генри только успел подумать, как это приятно, когда ему в шею воткнулась игла. Он подавил желание отшвырнуть того, кто рискнул его ткнуть, и заставил себя расслабиться. Отец всегда зашивал ему раны, если он их получал на охоте, надо стерпеть, потом станет лучше.
– Чудом артерию не задели, – зло сказала женщина, деловито втыкая в него иглу снова и снова. – Еще сантиметр, он бы на месте помер.
– Ну, Коготок у нас аккуратный парень, всю жизнь со стеклянными предметами работал, – вставил еще один голос, и до Генри медленно дошло: Странник. – Острый глаз, ювелирная точность. Генри, кстати, открой-ка глаза, погляди, кто тут. Это доктор из одной дальней деревеньки: я ее перенес сюда, оторвав от дел, она вообще не знает, где и как оказалась, а спокойствия не теряет – не человек, а кремень. Посмотри.
Генри тяжело открыл глаза. Рука, которая держала его шею, прижимая края раны, и вторая, с иглой, были теперь в белых тканевых перчатках, измазанных его кровью, – так вот почему женщина больше не обжигается. Он поднял глаза выше, увидел ее лицо и медленно моргнул.
– Мама, – сонно замычал он.
– Бредит, – процедила женщина, с усилием продевая иглу сквозь кожу. – Тихо, мальчик, скоро закончу.
– Мама, – пробормотал Генри. – Куда ты пропала?
Женщина даже ухом не повела. Она закончила шить и протерла его шею чем-то влажным, остро пахнущим травой, потом туго приложила ткань и перевязала. Генри с трудом оторвал от нее взгляд и посмотрел на двоих, сидевших рядом: Йенс и Сван Кэмпбеллы, с головы до ног перемазанные золой. Странник маячил у них за спинами, задумчиво глядя Генри в лицо. Рядом с тем же выражением стояла рыжая кобыла, а на ветке над ней сидел Коготок.
– Очки потерял, – еле ворочая языком, пробормотал Генри, стараясь держать глаза открытыми.
– Они у него для близких расстояний, – утешил Странник. – А так он их на шею вешает, вон, на ремешке.
Генри сделал попытку кивнуть, но женщина надавила ему на лоб.
– С такой раной надо хотя бы пару дней лежать неподвижно. Надеюсь, за тобой присмотрят, – осуждающе сказала она и повернулась к Йенсу. – Вы его отец?
– Странник упаси, – замотал головой тот.
Странник фыркнул:
– При чем тут я? У него и без вас отцов хватает, господин пекарь.
Йенс как будто и не услышал, а женщина порылась в корзинке, стоящей рядом, и протянула Генри склянку с какой-то светло-зеленой жидкостью:
– Вот, выпей. Настой трав по рецепту предков, он взбодрит.
Генри послушно выпил, не отводя взгляда от ее бледного серьезного лица.
Серые глаза, серое платье, светлые волосы туго закручены в узел. Они не виделись десять лет, но он узнал бы ее где угодно.
Настойка была поразительно горькая, но и правда бодрила: на мгновение свело судорогой все тело, а потом боль притупилась, да и конечности перестали дергаться и начали слушаться указаний головы. Генри кое-как сел. Женщина издала протестующий звук и попыталась уложить его обратно, но у нее не вышло: несмотря на слабость от раны, Генри каким-то удивительным образом продолжал чувствовать себя всемогущим. В его теле огонь теперь занял полноправное место, горел в каждой клетке, но Генри запретил себе об этом думать. Не сейчас. Сейчас был вопрос куда важнее.
– Как ты могла так поступить? Почему ты сбежала? Мам, я…
– Послушай, мальчик, я не твоя мать, – мягко сказала она, но Генри видел, видел, как дрогнули ее губы при слове «сбежала». – Ты ранен, ты бредишь, у тебя горячка.
Не так Генри представлял себе их встречу, но жизнь, как обычно, про его планы не спрашивала. Он наконец сообразил: Странник вышвырнул его из этой реальности, никто про него больше не помнит, а значит, и она тоже.
– Угу, вот такая грустная история, – кивнул Странник, и Генри злобно глянул на него, но от боли даже злость получилась какая-то слабая.
– У тебя есть дети? – спросил он, и ее губы сжались – сердитая, высокомерная гримаса, которую Генри отлично знал, потому что видел на лице Эдварда по пять раз в день.
– У меня больше нет семьи. Я вдова, – отрезала она, и Генри даже нашел в себе силы оттянуть в сторону угол губ в слабом подобии улыбки.
– Так ты вот это всем врала десять лет? – уточнил он.
Щеки у нее пошли красными пятнами, и это тоже было очень знакомо.
– Подожди-ка, – нахмурился Генри. Ему пришла в голову новая мысль. – В этой реальности у тебя не было потерянного ребенка, так с чего ты сбежала?
